Скрипачка
Шрифт:
— Пиши, если тебе делать нечего, а мне этим заниматься ни к чему. Мне ее под дверь сунули.
— Проваливай, — вконец разозлился парень и схватился за телефон: — Сейчас наряд вызову. Боишься дома ночевать, в КПЗ пересидишь!
К дверям вышел еще один милиционер, тоже молодой, но полноватый и оттого выглядевший более солидно.
— Петь, что за шум?
— Объясни этой девице, что к следователю по ночам не ходят, — устало бросил дежурный.
— Девушка, ну-ка быстренько давайте отсюда! — Толстяк попер прямо на Альку. —
— Ведь свет горит в окнах, я видела! — Алька слегка отступила под напором толстого. — Значит, кто-то еще работает. Пожалуйста, ребята, мне очень надо, пустите!
— Девушка!.. Петь, вызывай дежурный наряд!
— Ну не надо, — Алька еще попятилась, — я ж вас как людей прошу!
— Слышь, Коль, — нехотя процедил первый милиционер, — кто ведет дело… как его, ну дирижера… Кротова или как там…
— Кретова, — подсказала Алька.
— Козлов, кажется. Он точно ушел, час назад или даже раньше.
— Видишь? — Петя обернулся к Альке. — Все равно того, кто тебе нужен, сейчас нет, и нечего истерику устраивать.
— Почему посторонние в помещении?
Алька вздрогнула и подняла голову. Пожилой мужчина в штатском, возникший бесшумно и неизвестно откуда, строго глядел на дежурных. Те моментально стали навытяжку.
— Она не уходит, товарищ майор, — отрапортовал Петя. — Прикажете вызвать наряд?
На Альку сурово взглянули свинцовые глаза, показавшиеся ей смутно знакомыми.
— А, это ты опять? — Глаза прищурились, придавая лицу усталое, но незлое выражение. Тот самый седой майор, который месяц назад заговорил с ней у входа в административный корпус следственного изолятора и сказал, что Рыбаков не признался в убийстве.
— Так и ходишь? — Он смотрел на нее с нескрываемым удивлением и даже с некоторым интересом.
— Мне надо поговорить со следователем, — твердо произнесла Алька.
— Прямо сейчас?
— Да. То, что я сообщу, изменит ход дела.
— Вот как? — Майор покачал головой, задумался на секунду, потом проговорил: — Ну пошли. Выпишите ей пропуск.
— У вас паспорт с собой есть? — спросил Альку опешивший Петя, переходя на «вы».
— Есть.
— Давайте.
Алька вынула паспорт. Милиционер взглянул в него, черкнул что-то на бумажке, протянул ее Альке:
— На выходе отдадите.
Алька и майор миновали длинный коридор и поднялись наверх, на второй этаж.
— Проходи. — Мужчина отпер кабинет, пропустил Альку вперед и прикрыл дверь. — Садись.
Алька села на стул, стоящий около стола, все еще не веря, что ей удалось проникнуть сюда, преодолев все заградительные кордоны.
— Рассказывай. Чаю хочешь?
— Нет, то есть потом. Я хочу сказать, что я знаю, кто на самом деле убил дирижера Кретова.
— Кто же?
— Вовсе не Рыбаков. Это…
— Погоди-ка, — остановил ее седой. — Я забыл, ты кем приходишься Рыбакову? Жена,
— Да никто я ему, никто! — устало проговорила Алька. — Какое это имеет значение?
— Наверное, ты права, никакого. Просто интересно, кто вот так может в течение месяца днем и ночью атаковать органы.
Альке показалось, что он смеется, и этот смех почему-то ударил ее больнее всего. Может быть, он стал последней каплей для издерганных нервов. Она почувствовала, что это предел, больше сопротивляться она не в состоянии, как не в состоянии дальше оставаться сдержанной и спокойной.
— Вы такой же, как все, — с горечью произнесла она, пристально глядя в серые, внимательные глаза майора сквозь густеющую пелену слез. — Вы тоже не желаете ничего слушать! Ничего! Вас интересует всякая ерунда собачья!
— Насчет ерунды собачей я бы попросил, — усмехнулся майор. — И вообще, ты несправедлива. Выпей-ка все же чаю и объясни мне, о чем это я не желаю слушать. — Он потянулся к автоматическому чайнику, стоявшему на широком подоконнике.
— Не надо мне вашего чаю! — закричала Алька. — Вы все равно не поверите! Ни в то, что я нашла на даче у Кретова документы, свидетельствующие о нелегальном вывозе за границу инструментов, ни в то, что именно за это, вернее, за отказ продолжать делать это его и убили! Ни в то, что он знал о готовящемся убийстве и даже знал прозвище человека, которому поручено его убрать! Ни в то, что этот человек по кличке Флейта — моя подруга Лена Соловьева. — Последние слова Алька произнесла уже тихо, без крика, уткнулась в лежащие на столе руки и заплакала, горько и безутешно.
— Ну-ка еще раз про подругу Лену и кличку Флейта. — На плечо ей легла тяжелая, но мягкая ладонь.
Всхлипывая, Алька подняла лицо от стола. Мужчина стоял рядом, глядя на нее с напряженным ожиданием.
— Меня зовут Дмитрий Сергеевич Михалевич. Пожалуйста, повтори еще раз, что ты сказала про Флейту.
Алька внезапно поняла, что произошло чудо — наконец ее восприняли серьезно, ее словам придается значение, больше того — они вызывают интерес. Ей стало одновременно и радостно, и страшно, будто после долгого блуждания по зыбкому, смертельно опасному болоту ее нога ступила на твердую почву. Только бы не потерять эту опору, не скатиться обратно, в затягивающую, безбрежную топь!
— Ленка, — дрожащим голосом проговорила Алька, — она с детства знала Кретова. Тот жил с ее матерью, а потом ушел. Она играла на флейте, но об этом в оркестре никто не знал, как не знали того, что она — любовница дирижера. Когда произошло убийство, ее не было с нами, но оперативникам об этом неизвестно.
— Почему?
— Мы думали, что она в номере с одним нашим парнем, а потом до меня дошло, что тот был пьян и не помнил, когда Ленка ушла от него. Нам с ней присылали одинаковые записки. Одну я потеряла, а другая вот. — Алька отдала листок Михалевичу.