Скрипка некроманта
Шрифт:
— Катиш нарочно рассказывала, — уверенно перебила Аграфена Петровна. — Я ее знаю! Это она присоветовала девчонке в башню с зеркалами залезть!
Видя, что дамы и без его помощи расскажут кое-что любопытное, Косолапый Жанно даже прикрыл глаза.
— Не нарочно, сударыня! — вступилась за подружку Прасковья Петровна. — Катиш и в мыслях не имела наводить Мари на грех! Она просто так рассказывала, повеселить ее сиятельство!
— Нашла веселье! Она и сама, чай, гадать сбиралась!
— А коли сбиралась? Она еще в тех годах, когда женихи вокруг вьются!
— Ты, матушка, так до ворожбы договоришься! — грозно прикрикнула Аграфена Петровна. — Пойду вот скажу ее сиятельству, пусть велит башню запереть. Бегают туда все кому не лень, Машутка-дурочка да твоя ненаглядная Катиш! Думаешь, я не знаю, где все эти гаданья были? В комнате Ивана Андреича, которая незапертая стоит!
Тут Косолапый Жанно расслабился полностью, даже вытянул ноги, зато Маликульмульк насторожился.
Он в дамских нарядах немного разбирался — доводилось бывать в модных лавках и даже платить хозяйке за то, что предоставила в его распоряжение крохотную комнатку для двух тайных встреч с некой певичкой, жившей на содержании у довольно сурового господина. Это было основательной статьей дохода модных лавок. И вот, вспомнив о найденном в комнате шелковом розанчике, он задумался — вряд ли эта вещица принадлежала Тараторке, а вот Екатерина Николаевна вполне могла украсить декольте тряпичным цветком или даже воткнуть его в волосы, с нее станется. Вон ведь ее сиятельство на приеме прицепить к себе изволили целый капустный кочан посреди груди, с сотней лепестков и торчащими листочками, — отчего же придворная дама не имеет права на цветочек?
Если допустить, что некая дама ухитрилась спрятать в башне скрипку — то отчего ж этой даме не быть Екатериной Николаевной? Другой вопрос: она не сама до этого додумалась, кто-то ее научил. И все складывается — нетрудно сбить с толку и сделать своей сообщницей перезрелую красавицу, мечтающую о женихах. Более того — именно придворные дамы, выполняя распоряжения княгини, могли оказаться в той части замка, где разместили артистов. И они знали, в которой комнате кто оставляет вещи…
Но, чтобы окончательно развить эту мысль, нужно встретиться с Тараторкой.
Аграфена Петровна вспомнила еще кое-какие грешки Екатерины Николаевны, ей возразили, причем громко, и вдруг все разом опомнились — не дай Бог, княгиня услышит шум. Тогда всем достанется. К тому же, по правилам хорошего тона, нельзя кричать вслух о проступках товарки — об этом нужно донести ее сиятельству тихохонько. Но был как-то случай — Варвара Васильевна, услышав очередной донос, подвела даму к своему уборному столику и велела ей глядеть в зеркало — сама, мол, тоже хороша. Таких приемов она успела набраться при дворе — покойная государыня Екатерина тоже умела деликатно сделать строгое внушение.
Косолапый Жанно приоткрыл правый глаз и покосился на большие напольные часы — не время ли перемещаться в столовую. Вроде и время, но дамы, вдруг замолчав,
Косолапый Жанно встал и безмолвно вышел. Но в коридоре он преобразился в философа Маликульмулька и, усмехаясь, отправился на поиски няни Кузьминишны. Няне к Рождеству был подарен рубль — можно было рассчитывать на ее лояльность по меньшей мере на двухнедельный срок.
Кузьминишна отыскалась на кухне — ругала там дворового человека Федота, приставленного к больному Николеньке, что вечно приносит мальчику холодное кушанье и, дожив до пятидесяти лет, не умеет попробовать, что навалено в господскую тарелку, — да хоть пальцем, коли ложки под рукой не случилось!
— Что ж ты, батюшка, к дитятку не приходишь? — спросила няня. — Дитятко подарочка ждет.
Понять, ждет ли чего Николенька, было мудрено. Не прячется от гостя в дальний угол — уже радость. Бывало, и от родной матери прятался.
— Завтра в канцелярии будет, я чай, много писем, срежу все печати и принесу, — пообещал Маликульмульк. Этих печатей у бедного отрока скопилось уже несколько сотен, но иных игрушек он не желал.
— Так ты уж принеси, сделай милость.
— А что, Кузьминишна, девки на Святки у нас гадают? — спросил Маликульмульк.
— Как не гадать! Вроде и грех, а нельзя не гадать! — отвечала няня. — Во двор бегали, башмаки через плечо бросали, такой переполох подняли — караул едва палить не стал!
— А петуха на стол пускали?
— Где ж ты, батюшка, возьмешь тут петуха?! Это гадание деревенское. В Зубриловке да в Казацком были у нас свои курочки, а тут за каждым яичком изволь на торг бежать. Трофимушка измаялся — то ли дело, когда все свое! А здесь принесут с торга лукошко яиц, а когда снесены — одному Богу ведомо. И хлеб не таков, как его сиятельству нравится, и молоко разведенное. Какое ж оно молоко, когда жирного следа на кружке не оставляет!
— Все ряды обойдешь, все перепробуешь, пока наберешь провианта, — подтвердил повар.
Этот поворот беседы Маликульмульку не был нужен — дай дворне волю, она часами будет жаловаться на жизнь в Рижском замке. Все не так, тесно, сыро, холодно, уныло, погано! А потом, опомнившись, тот же Трофим начнет вдруг радоваться, что барин теперь во всех здешних губерниях главный. И столько в голосе и в лице будет гордости — какие там яйца, какие хлебы и простокваши?!
— Собирай, Федот, ужин для Николеньки, — велел Маликульмульк. — Мы с Кузьминишной вперед пойдем, ты с подносом следом.
Ходила няня презанятно — сильно нагнувшись вперед и семеня ногами очень шустро. Ее поношенная красная душегрейка смешно задралась на спине, но говорить об этом няне было нехорошо — огорчится, а поправить дела не сумеет. Маликульмульк со своей косолапой медвежьей развалочкой едва поспевал за Кузьминишной. Где-то сзади плелся Федот с подносом.
— Так, нянюшка, ты про девок начала, про гадания, — напомнил Маликульмульк, когда они были уже у дверей Николенькиной комнаты. — А как с зеркалом гадают, знаешь?