Скриптер
Шрифт:
Но у него, редактора Третьего канала, сейчас нет времени на то, чтобы вскрыть сейф; у них, у их небольшой команды, оказавшейся в форс-мажорных обстоятельствах, нет должных условий для выполнения рутинной процедуры входа. А это значит, среди прочего, что он не сможет включить прибор ПС, потому что он не располагает необходимым запасом времени.
Редактор Третьего нисколько не сомневался в себе. Он, как и прежде, ни секунды не сомневался в том, что и без штатного источника «света» способен увидеть как сам пространственно-временной экран, так и свою рабочую панель. Лишь бы только открылся канал.
Метроном
Павел Алексеевич мысленно поторопил… нет, не время, и даже не самого себя, а нечто, что наделено собственным разумом, что определенно, – и многократно – превосходит разум любого отдельно взятого человеческого индивидуума и даже группы людей.
– Николай, наденьте очки! – скомандовал Редактор. – И займите штатную позицию!
Охранник выключил пакетником освещение. Опустил на лицо защитные «консервы». Перевернул стул, оседлал его. Николай сидел теперь у самой входной двери, спиной к белоснежной сияющей стене. К той противоположной от входа в рубку стене, которая на глазах – но не всех, а Редактора – быстро меняла цвет. И, как могло показаться, меняла даже свою структуру: по поверхности экрана, подобно судорогам при родовых схватках, прокатывались – все с больше амплитудой и все чаще – некие волны, некие пульсации.
– Сорок два. Сорок один. Сорок…
Павел Алексеевич физически ощущал, как уходит с каждым щелчком метронома драгоценное время.
Впрочем, он уже видел оживающую у него на глазах картинку. Ту самую картинку, которая каждый раз заставляла замирать сердце – рождающийся словно ниоткуда, проступающий из сияющей пустоты, постепенно набухающий, становящийся объемным, проявляющийся полутонами, а затем и красками, контур экрана.
– Тридцать. Двадцать девять. Двадцать восемь…
Хотя Павел Алексеевич далеко не первый год занимается своим ремеслом, он – да, да, даже он – затруднился бы с ответом на вопрос, какова природа того света, который наполняет, а, возможно, и весьма вероятно, генерирует или же сотворяет те пространственно-временные каналы, о существовании которых большинство homo sapiens не знают ровным счетом ничего.
– Двадцать. Девятнадцать. Восемнадцать…
Самое точное – хотя и расширительное – название этому свету самому Павлу довелось однажды услышать в Греции, в Афоне, от местного старца. Тот говорил только на греческом; но для будущего Редактора языкового барьера не существовало даже в ту пору, когда он был еще зеленым юнцом.
Монах спросил тогда у парнишки, приехавшего паломником в святое место из северной страны, у девятнадцатилетнего юноши, который однажды поднялся по ветхой веревочной лестнице в его выдолбленную в скале келью:
– Зачем ты пришел ко мне?
– У меня есть вопросы, отче. Мне сказали, что вы из тех редких людей, кто видит невидимое…
– Ты не найдешь здесь ответов на свои вопросы, – сказал старец. – Ты должен и будешь служить, но не так, как служим мы.
– А как? И главное – кому?
– Ты – человек избранный. Иди своей дорогой, дорогой света.
В помещении стало заметно прохладнее; температура опустилась до привычных в подобных условиях величин, находящихся в диапазоне восемь-десять градусов по Цельсию.
Вдруг, не пойми откуда, – помещение-то ведь герметичное – повеяло озонированным воздухом.
Это дуновение, этот легкий сквознячок, приятно холодящий кожу, этот дующий невесть откуда ветерок, пахнущий свежестью, ароматом мяты и еще чем-то, чему трудно подобрать определение, напомнил – но вскользь – о бушующей снаружи грозе.
14
Выражение имеет несколько толкований. Согласно святоотеческому учению, пресветлый мрак созерцают подвижники-исихасты. Сущность Божества для простых смертных как бы сокрыта этим Божественным мраком и недоступна для созерцания. В богословии апофатического толка (via negativa, через отрицание), пресветлый мрак, собственно, означает Божественный Свет, каковой из-за своей невероятной, всё превосходящей «яркости» становится невидимым, недоступным для восприятия.
И этот же сквознячок, сам факт его возникновения, одновременно является одним из – но не единственным! – признаков открывающегося канала…
Панель с окнами и набором рабочих инструментов загрузилась полностью на двести восьмидесятом щелчке метронома.
Павел Алексеевич мгновенно переместил по экрану один из двух проявившихся только что маркеров, исполненных в виде «десницы». Нажал десницей на появившуюся посреди лазоревого экрана золотистую кнопку с надписью – ВХОД.
И… ничего не произошло.
Павел Алексеевич подвел туда же, под кнопку активации рабочего аккаунта редактора Третьего канала вторую «десницу». После чего, действуя уже обоими маркерами – продавливая, как ему самому казалось, физически некую упругую преграду, причем, обеими руками и всем своим весом – нажал что есть сил!..
По экрану пробежала еще одна мощная световая волна, еще одна судорога; послышался несильный хлопок, после чего в центре экрана открылось рабочее окно.
Доступ редактора Третьего в открывшийся только что канал подтвержден; можно приступать к работе.
Часовщик следил за показаниями соответствующей – секундной – шкалы хронометра. В руке у него зажат ручной секундомер, но он пока его не включал, а лишь держал наготове.
Стрелка плавно перемещается по круговому циферблату секундной шкалы хронометра, сегментированному на шестьдесят делений. В данном случае, как и в ходе их предыдущего сеанса, одной эталонной секунде соответствует одно полное колебание этого обычного с виду механического метронома.
Петр Иммануилович по обыкновению сидел ровно, почти не сутулясь; он не выказывал беспокойства, не подавал малейшего виду, что с нетерпением ожидает команды.