Скромное обаяние художника Яичкина

Зубкова Анастасия

– Как смотрит?
– спросила я, захваченная Катерининым рассказом.

– А вот так, - снова выглянула из-за своей занавески Катерина и страшно выпучила глаза.

– Может, у него болело что-нибудь?
– предложила я.

– Да, - провозгласила Катерина, - его исстрадавшееся сердце!
– и запела: - «И даже пень, в весенний день березкой сно-ва стать меч-та-ет».

– Певица, - махнула я рукой на Катерину, вышла в комнату и обнаружила там бабулю. Она была свежа, подтянута, облачена в Шурочкины цветастые разлетающиеся наряды (благо,

фигуры у них почти одинаковые, разве что бабуля чуть повыше) и готова к свершениям.

– Детка, - объявила бабуля, - дай я тебя обниму.

Я сделала шаг вперед и оказалась в железных бабулиных объятиях. Сверху, через высокие окна на нас лился свет сумасшедшего зимнего солнца, где-то сквозь ажурные рамы просвечивал кусочек ослепительно-голубого неба, хотелось плакать от радости и облегчения.

– Катенька, - гаркнула поверх меня бабуля.

– Да, Марья Степановна, - отозвалась Катерина и выключила воду.

– Ты умница! И ты, детка, умница, - обратилась она ко мне, - золотая голова! Мы с Шурочкой уже связались с нашими бандитами и заверили их, что днем «Автопортрет» окажется у них.

– Бабуля, - заголосила я, - узников-то наших наконец выпустят?

– Выпустят, - кивнула бабуля, - в кратчайшие сроки. Евгений Карлович, кажется, продолбал им всю голову, и они теперь его любят. А мужик твой приумножил семейный бюджет.

– В смысле?
– опешила я, представляя, как Пашка тырит у злодеев что-то ценное и складывает в своей комнате в аккуратную кучку - мой муж очень, очень аккуратный человек.

– В смысле, что он поднял им там компьютерную сеть, которую никто не мог поднять полтора года, и они счастливы, как дети.

– Кто у вас там что поднял?
– поинтересовалась Катерина, выходя из ванной, замотавшись в огромное полотенце.

– Пашка отремонтировал бандитам компы, - пропела я, - а через несколько часов мы увидим их!

– Ура, - сдержанно порадовалась Катерина, - как говорится, у них с собой было. То есть, я имею в виду, где мой Женя?

– Сидит у себя в комнате, Лариска выманивает его оттуда завтраком, - пробасила бабуля, - одевайтесь и тоже марш есть, а то Лариска меня загрызет.

Дверь Катерининой комнаты отворилась, и в нее вошла Шурочка. Она была одета в темно-синее кимоно с белыми журавлями, в котором обычно разгуливала до обеда, проверяя бухгалтерию своего заведения. Шурочка прошлась по комнате, легко присела на кровать и принялась долго, тягостно молчать. Мы тоже замолчали. Невооруженным глазом было видно, что Шурочка пришла без добрых вестей.

– Ну что, Шурка, - бодро начала бабуля, - хочешь полюбоваться на нашего Яичкина, ради которого мы чуть не лишились молодых жизней?

– Девочки, - осторожно проговорила Шурочка, - а когда вы осматривали этот холст, вам не показалось, что он несколько… э-э-э… странный?

– Шурка, кончай воду мутить, - возмутилась бабуля, - староват наш Яичкин, но до чего ж хорош!

– Мусенька, - вздохнула Шурочка, - я, конечно, не знаток подобных

вещей, но, боюсь, это совсем не Яичкин.

– А кто?
– часто заморгала Катерина. Бабуля хотела что-то сказать, но передумала и хмуро замолчала, прекрасно зная, что Шурочка зря слов на ветер не бросает.

– Жду вас в своем кабинете, а пока я поместила этот холст в сейф, - сообщила Шурочка, дрогнувшим голосом.

– Все так серьезно?
– бесстрастно спросила бабуля.

– Кажется, да, - кивнула Шурочка, и ее огромные серьги закачались в такт, - хотя, будем надеяться, что я зря подняла панику и все будет в порядке.

Но, как я уже говорила, Шурочка была не из тех, кто просто так сотрясает воздух. Все было не в порядке. Совсем не в порядке.

Глава двадцать шестая, в которой бабуля ругает мои литературные пристрастия, а Зямочку подозревают в бостонском акценте

– Рембрандт? Детка, как, каким идиотическим способом ты умудрилась вывести нас на Рембрандта? Ты хоть понимаешь, кто это такой?!

Я вжала голову в плечи. Все и так прекрасно помнили, каким образом я смогла вывести их на Рембрандта, чей «Автопортрет» в данный момент покоился у Шурочки в сейфе.

– Ну, т-такой Рембрандт, - сглотнув, подала голос я, - художник… Голландский…

Шурочка, Катерина и Женя смотрели на меня с сочувствием. Запуталось все невероятно.

Пока мы с Катериной одевались, бабуля с Шурочкой сбежали в кабинет. В миг одевшись, мы спустились по широкой лестнице и ввалились в святая святых. Там все сияло и лучилось. Из огромного окна Шурочкиного кабинета лились потоки яростного зимнего солнца, и большая комната утопала в желтом свете. Все было ярко, прозрачно и извилисто: гнутые ножки столиков, замысловатой формы рамы картин, висящих на теплых оранжевых стенах, восточные подушки на диване, монитор компьютера на длинной ноге, перьевые ручки в дорогущем письменном приборе и батики с индийскими храмовыми танцовщицами.

Бабуля с Шурочкой пребывали в мрачных раздумьях. Они растянули наш холст на подрамнике и внимательно разглядывали его. Оттуда на нас выплывал из темноты пожилой дядька с круглой потерянной физиономией, в белой шапочке, весь кривой, чахлый и очень грустный.

– Т-вою мать, - процедила бабуля, - это невозможно. Потом, дорогая, ты же не искусствовед.

– Я не искусствовед, - согласилась Шурочка, - а жаль. Но мы обе видим эту подпись.

– Но это - нереально, - потерянно бормотала бабуля.

– Как видишь, все очень похоже на правду, - говорила Шурочка, - к тому же, я показала тебе альбом - один к одному.

– Черт, вот негодяи, - ругалась бабуля, разглядывая холст внимательней, - вырезали прямо из рамы.

– Варварство, но это еще один плюс в пользу моей догадки, - вздыхала Шурочка.

– Дорогая, - шептала бабуля, - как это, - она махнула в сторону подрамника, - могло попасть в Россию, да еще к Зямочке?

– В чем, в конце концов, дело?
– завопила я.