Скрытая биография
Шрифт:
Воцарилась тишина. Все следили за моими руками. Вот я отложил в сторону одну, другую, третью.
– Гут! – изрек генерал. Он махнул рукой и вышел.
Так закончилась «пресс-конференция», длившаяся часа три. Меня увели, а скоро под конвоем двух солдат повезли в немецкий тыл, в Ригу.
Здесь, в центре города, неподалеку от сквера и пруда, в небольшом одноэтажном доме, меня заключили в одиночную камеру. Ее стены были исцарапаны фамилиями побывавших здесь ранее узников. Среди них фамилии: Банщиков Евгений, Шулежко Евгений – это летчики нашего полка,
Я вынашивал мысль о побеге. Каждый день два автоматчика водили меня на допрос в большое серое здание, у входа которого свисали два флага со свастикой. Это была особая комендатура штаба ВВС. Допрашивающий офицер был груб. Мои ответы его не удовлетворяли. Коверкая русские слова, озлобленный, он пронзительно кричал, брызгал слюной и тянулся рукой к кобуре пистолета. Его интересовало, какими радиоприборами оснащены американские истребители, на которых мы воевали. Он не верил, что не было у нас никаких особых приборов, грозил таким допросом, где я буду говорить правду.
На стене кабинета висела огромная карта крупного масштаба. Бросая украдкой на нее взгляд, я заметил синие линии, тянувшиеся от Риги в глубь нашей территории. Они совпадали с маршрутами самолетов-разведчиков, которых мы перехватывали в зоне железной дороги Череповец – Тихвин – Волхов – Ленинград. Я представил, что бы со мной сделала эта штабная разведка, если б знала, что перед ними один из тех, кто уничтожал столь дорогие для них, специально подготовленные экипажи и машины.
Дней десять держали меня в одиночной камере. Думая о побеге, я старался сохранить «форму»: прыгал, приседал, отжимался руками, много ходил по камере, не давая расслабляться организму.
Вскоре меня перевели в концлагерь под Ригой, где находились военнопленные разных родов войск. Давно уже у меня отобрали летную одежду – облачение состояло из какой-то рванины. Все узники носили разноцветное тряпье, многие страдали от запущенных, загнивающих ран…
В апреле 1943 года меня вывезли из этого лагеря, и я с двумя конвоирами оказался на улицах города Лётцен в Восточной Пруссии. Меня подвели к высокой белой кирпичной, похожей на крепостную, стене с прилепившейся к ней часовенкой. Конвоир нажал кнопку звонка – открылось окошко. Конвоир подал документ, и нас впустили.
Изнутри было видно, что стена кольцом охватывает огромную чашу с травянистым покровом, на дне которой стоят длинные бараки и двухэтажное здание. Поверх стены на разных расстояниях возвышались деревянные вышки с часовыми.
По крутой узкой лестнице длиной метров в двадцать пять меня провели вниз к двухэтажному зданию. В нем – казарменное помещение с несколькими рядами коек в два этажа. К конвоиру вышел офицер, говоривший по-русски, и указал мне койку. Окружающие усадили меня на скамью и наперебой стали расспрашивать. Это были наши пленные.
Вскоре меня пригласили в комнату, где за столом сидел офицер, на рукаве мундира которого была эмблема с крупными буквами «РОА». Офицер на чистом русском языке предложил мне сесть.
Как я потом узнал, это был майор
Офицер пояснил, что мне представляется возможность вступить в РОА с сохранением офицерского звания и соответствующих привилегий.
– Подумайте. Когда примете решение, заполните это заявление. – Офицер протянул отпечатанный бланк, где требовалось только заполнить графы и поставить подпись.
Так я оказался в вербовочном лагере, но становиться предателем я не собирался. Об этом решил сразу не заявлять – верил в возможность побега и ждал случая.
На другой день сюда привезли еще одного летчика-истребителя – Колю Добрина. Мы быстро нашли общий язык и подружились. «Мы летчики, идти в пехоту не желаем!» – таков был наш ответ на вопрос: «Почему не подписываете заявления?»
Мы надеялись, что, не добившись толку, нас долго держать здесь не будут. А пока заучивали немецкие слова в надежде, что это пригодится. В отведенное время нам разрешалось выходить и прогуливаться возле здания. За нами наблюдал солдат и не разрешал подходить к баракам, где размещались военнопленные французы.
На первом этаже нашего здания были помещения, куда запрещалось входить. Однажды любопытство взяло верх, и мы с Колей вошли. В маленькой комнате лежал весь в бинтах человек. Он обрадовался нашему появлению и приподнялся. Мы разговорились.
Это был начальник штаба Брянского партизанского соединения Виктор Гоголюк. Из окружения его вывозил на самолете У-2 летчик Евгений Кирш. В тумане над передним краем немецкой обороны их самолет был сбит. Раненого Виктора привезли сюда. Он быстро разбинтовал ногу, и под бинтом мы увидели орден Ленина и два ордена Красного Знамени. Мы поделились своими планами на побег. Виктор одобрил, пожелал удачи и советовал все хорошо продумать. На всякий случай сообщил нам свой московский адрес.
Нашу беседу прервал ворвавшийся солдат. Бранясь, он вытолкал нас в коридор.
Однажды, прогуливаясь, мы увидели спускавшихся по лестнице вниз наших военнопленных. Они примостились на травке. Им принесли из склада немецкую одежду. Пленные переодевались и обретали вид немецких солдат.
– Это что ж, теперь пойдете против своих? – спросил я.
– Что ты, браток! Какие из нас солдаты? Мы еле на ногах стоим, разве не видишь? Вот поправимся, дадут оружие, а потом посмотрим, что нам делать!
Я спросил, откуда их привезли.
– Рыли под Берлином глубокие рвы. Кто ослаб, того прикалывали прямо в траншеях! Оттуда и привезли…
Разговор наш прервался – нас отогнали конвоиры.
Неожиданно меня разлучили с Колей Добриным и отправили в лагерь под Кенигсбергом. Ограждение лагеря было хилое: на тонких столбах в один ряд болталась колючая проволока. Ходившие вдоль нее два немецких солдата были калеки. Один хромал, у другого виднелся бинт из-под пилотки. Преодолеть такую ограду ничего не стоило. Внутри лагеря было несколько бараков, снаружи – штабной домик, караульное помещение и гараж.