Скрытая биография
Шрифт:
– Как у вас тут дела? – заговорил я с одним из рабочих.
Он вынул из кармана и протянул немецкую листовку. На ней значилась дата, когда фашисты собирались быть в Ленинграде и предлагали встречать гостей.
– Вот им, – рабочий показал кукиш, – а не Ленинград!
– Сейчас стало полегче, добавили хлеба, теперь получаем сто пятьдесят грамм! – отвечал он на мой вопрос. – Так что бейте этих стервятников, а мы тут не подкачаем!…
Немецкой авиации под Ленинградом было намного больше, чем нашей, особенно самолетов-истребителей. Наш МиГ-3 уступал немецкому «Мессершмитту-109» по всем статьям. Лишь на больших высотах он имел превосходство в скорости. Немцы это знали и вели боевую работу на малых и средних высотах. Все немецкие объекты и укрепления
В район Синявино мы ежедневно сопровождали группы бомбардировщиков Пе-2. Чего только не сыпали на немецкую оборону – от разных бомб до фосфорных шариков, горящих даже в воде. И тем не менее вражеские средства обороны оказались неподавленными. Готовилась Синявинская операция по прорыву кольца блокады в направлении Шлиссельбурга. Когда наши части пошли в атаку, немцы встретили атакующих ураганным огнем. Операция не удалась, погибли десятки тысяч солдат.
Каждый день из боевых вылетов кто-то из летчиков не возвращался. Особенно большие потери были в 1-й эскадрилье. В конце сентября из утреннего вылета на сопровождение бомбардировщиков вернулся лишь один заместитель командира 1-й эскадрильи Саша Анюточкин. Долетел чудом – вся его машина была в пробоинах, из мотора текло масло. Не вернулась и половина бомбардировщиков. На наши расспросы Саша лишь рукой махнул: «Встретила нас тьма «мессеров».
Следующий вылет был нашей эскадрильи. Взлетели восьмеркой. Три истребителя пристроились к бомбардировщикам. Наша сковывающая пятерка во главе с Токаревым расположилась выше. Шли на станцию Лодва на высоте 1000 метров. Не доходя до цели, как обычно, показались приближающиеся многочисленные точки, увеличивающиеся в размере. Действительно «тьма», вспомнил я слова Анюточкина. С одной стороны, такая масса вражеских машин позволяет быстро атаковать цель, а с другой – не успеешь открыть огонь, как тебе самому сядет на хвост «мессер».
В такой ситуации даешь одну-две прицельные очереди, но результат стрельбы увидеть не успеваешь, так как видишь немца на хвосте и резким маневром пытаешься уйти от его огня.
Начинается карусель воздушного боя. Чуть замешкаешь – будешь расстрелян. Возвратившись на аэродром, о результатах такого боя в большинстве случаев ничего конкретного сказать нельзя.
– Вел воздушный бой с превосходящими силами противника, стрелял. Сбил или не сбил – сказать не могу.
В тот раз все происходило именно по такой схеме. Я открыл огонь в лобовой атаке. Успел дать очередь после боевого разворота и сразу же ушел скольжением от трасс пристроившегося мне в хвост фрица. Снаряды прошли в полуметре над кабиной. Немец не отставал, никакими маневрами не мог я от него оторваться, а он настойчиво подбирал момент для решающей очереди.
На помощь мне никто не приходил. Видимо, вся группа рассеялась и летчики вели индивидуальные бои. Двигатель работал на максимальном режиме, я выжимал все из себя и машины. Стремился пилотировать на максимальных перегрузках, надеясь, что фриц слабее меня и у него в глазах потемнеет раньше. Не раз выскакивали предкрылки, предупреждая срыв в штопор. Наконец убедившись по трассам, что немецкому асу в меня не попасть, я обеспокоился тем, что у «мига» меньше топлива, нежели у «мессера». Единственное спасение – тянуть фрица на высоту. Это мне удалось, несмотря на круговерть маневров.
Уже на высоте 5000 метров «мессер» стал «проваливаться», выше – отставать. Если бы не оставшиеся капли горючего, можно было поменяться ролями. Из этого боя из нашей пятерки домой не вернулся Коля Ленюк. Наши бомбардировщики успели зайти на цель. Бомбы легли прицельно. Все бомбардировщики вернулись на свой аэродром.
Земля сообщила, что в этом бою было сбито четыре «мессера». К концу сентября 1941 года в нашем полку осталось шесть летчиков – командир полка Мальцев, командир 2-й эскадрильи Токарев, ее комиссар Алексей Годовиков, заместитель командира эскадрильи Саша Анюточкин,
Это особенно переживал наш командир Токарев. Он мастерил зенитную установку и готовился поразить немцев. Как-то в первые дни октября в чудесный, с легким морозцем денек мы небольшой группой стояли у штабной землянки. Развлекались анекдотами и всякой болтовней. Вдруг появились «Хейнкели-111». Шли на Тихвин. Вскоре оттуда донеслись разрывы. Бомбардировщики безнаказанно повторяли заходы, поражая выбранную цель. Видимо, бомбы попали в склад горючего – столб черного дыма поднялся на большую высоту и стоял неподвижно в спокойном синем небе. От досады мы приумолкли. Кто-то выругался, когда немецкие самолеты возвращались назад.
Едва они скрылись, как на большой высоте, оставляя за собой инверсионный след, появился «Юнкерс-88». Он шел на Тихвин, видимо намереваясь фотографировать результаты бомбежки. В это время из палатки, где ремонтировали МиГ-3, выбежал инженер полка и доложил командиру о готовности машины к облету. Взгляд командира полка остановился на мне.
– Давай! Облетай. И – вот! – Он ткнул пальцем вверх, указав на движущегося разведчика.
– Понял! – был мой ответ.
Мотор уже был запущен. Привычно наброшен парашют, привязные ремни, сектора газа – вперед, разбег и взлет. На высоте надеть кислородную маску трудно. Пришлось ее прижимать ко рту рукой. Когда я набрал высоту разведчика, он, не дойдя до Тихвина, стал разворачиваться обратно. Видимо, он обнаружил меня по инверсионному следу, но это не спасло его. Зайдя ему в хвост, я с небольшой дистанции прицельно открыл огонь. Красная трасса уперлась в туловище «юнкерса», из правого двигателя потянулся сизый шлейф. Резко перейдя в пикирование, разведчик пытался уйти от огня, но я не отставал. Дистанция не увеличилась. На пикировании методично, очередь за очередью, всаживал я в него. Он дергался, но никак не загорался. Так и скрылся в приземной облачности. Потом из района Будогощи сообщили о врезавшемся в лес «юнкерсе». По времени определили, что это тот самый разведчик. Это был четвертый сбитый стервятник на моем счету. Прошел неполный месяц боевой работы нашего 283-го полка. Фактически его не стало, как не стало нашего 31-го полка в первый день войны. А сколько погибло людей!
Для нас же, оставшихся в живых, жизнь продолжалась, чувства обострились. Все стало выпуклым, ярким, ощутимым. Природа стала казаться иной – мы поняли цену жизни, стали дороги друг другу, словно породнились. Обязаны этому мертвым и живым. Умирать из нас никто не хотел, но мы смирились с мыслью, что кто-то сегодня не вернется. Но если расставаться с жизнью, то отдать ее следует подороже, чтобы не было обидно. Идя в атаку, мы кричали не только: «За Родину!», «За Сталина!». Мы так же кричали: «За Ваню!», «За Петра!», «За Наташу!», «За Таню!», «За Ленинград!».
Недавние бои не покидали наши мысли, подолгу мы не могли уснуть. Лишь утро прерывало переживания и раздумья. Избавиться от такого состояния помогало спиртное – «сто грамм» за каждый вылет. Выпьешь перед ужином триста граммов – и приходит желанный сон. Спишь тогда мертвецки, пока гул моторов не разбудит. За этот месяц пришлось привыкнуть к спиртному, до этого не только водку – пива в рот не брал.
Отвлекали нас от фронтовой действительности и ленинградские артисты. Они приезжали к нам, и мы с удовольствием прослушивали их концерты. На весь лес из громкоговорителя доносился голос Клавдии Шульженко: «…синенький скромный платочек…»