Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники

Губернаторов Николай Владимирович

Застонала моя сестричка Ниночка. Она давно уже перестала хныкать от голода. Два дня лежала как мертвая. А тут открыла глазки и прошептала: «Пии-ить». Вода у нас еще оставалась в бочке. Она покрылась ряской пыли и отдавала ржавчиной. Выдавала нам по глотку этой воды наша старенькая соседка Дарья — добрейшее существо. Страдая сама от голода и жажды, еще более страдала, глядя на нас. Молилась и день и ночь: «Спаси нас, Боже! Святы Боже, святы крепки, святы бессмертны, помилуй нас». И все мы машинально повторяли эти коротенькие молитвы. Может, это-то и спасло нас? Как знать?!

Мой брат Коля не выдержал. Как-то отчаянно-протяжно застонав, он решительно открыл люк. Посыпалась земля, но он вылез наверх и, прикрыв с трудом крышку,

исчез. Мы даже не попытались его остановить, хотя были уверены, что он погибнет моментально. Какая разница, где умирать! Лучше уж сразу!

А наверху постоянный гул, дрожит земля. Сквозь щели нам видны вспышки, разрывающие тьму. Потолок нашего убежища постепенно рассыпается, он трясется, вот-вот обвалится и засыплет нас.

Надежды остаться в живых уже нет. Равнодушно ждем исхода. Только губы шепчут: «Святы Боже…» Мыслей нет, испуга тоже. Полудремотное состояние. Иногда, как лучик, мелькает: «Это сон! Так плохо в жизни не бывает! Это страшный сон! Не бывает! Не должно быть!»

А было! Было! Было! И я это видела! И не во сне!

Не помню, сколько так продолжалось. Тогда казалось, что этому не будет конца. Но всему бывает конец.

Началом тому было возвращение моего брата Коли. Когда стала сдвигаться в сторону наша круглая тяжелая дверца и вниз, весь закопченный, спрыгнул Коля с мешочком в руках и сияющим лицом, мы закричали и бросились к нему. Он, торжествуя, развязал мешок и вынул несколько буханок черного от копоти хлеба. Это было спасение.

Постепенно над нами бой прекратился, но отголоски его теперь слышались где-то у самой Волги. Когда мы с трудом вылезли из-под земли и нас увидели солдаты, они страшно удивились, что мы остались живы. Они смотрели на нас, как на выходцев с того света. Именно такими мы и предстали перед ними.

Солдаты нас накормили. Куски хлеба мы глотали, не прожевывая, чем вызывали дикую боль в горле. Помню, как кто-то из них побежал и скоро вернулся с большой флягой, наполненной теплым подслащенным чаем.

Солдаты приказали нам уходить отсюда как можно скорее, так как затишье здесь временное. Они обещали вывести нас ночью к оврагу, по которому мы должны выйти до утра из этого ада.

С наступлением ночи в сопровождении двоих бойцов мы подошли к оврагу и то, что увидели там, повергло нас в такой ужас, что мы готовы были немедленно повернуть назад: овраг почти доверху был завален искореженным железом и трупами.

Не могу без содрогания вспоминать подробности этой ночи. Нам пришлось буквально по трупам пройти по оврагу на другую сторону Мамаева кургана. Утром, когда мы наконец вышли на равнину, то будто попали сразу из ада в рай. Тихо-тихо. Контраст потрясающий! Мы упали на землю отдохнуть.

Но увы… отдохнуть нам не пришлось.

Из-за полуразрушенного дома, что через дорогу, вышло несколько вооруженных людей, в темных рубашках, в беретах, на рукавах какие-то светлые повязки. Мы удивились, не понимая, кто они, но, услышав русскую речь, обрадовались. И, как оказалось, напрасно.

Они остановились у дома, внимательно разглядывая нас и улыбаясь. Нас — человек десять — пятнадцать, в основном женщины и дети. Мы поднялись и, не предвидя ничего опасного, направились к ним. Они же спокойно сняли с плеч ружья и направили на нас. Мы остановились и закричали: «Мы — свои, свои, не стреляйте!» Хотя они и сами видели, что «свои». Откуда же тут, в этом аду, будут женщины и дети чужие, но в ответ на наш крик просвистели пули.

Страшно закричала и упала моя сестричка Ниночка. Я бросилась к ней. Она ухватилась ручонками за животик, из которого показались капли крови. Я ничего не поняла. Сначала подумала, что она ударилась о камень, но люди побежали куда-то, а Коля с криком «Нас расстреливают!» подхватил на руки Ниночку, и мы под свист пуль бросились догонять наших попутчиков. Забежали за какое-то разрушенное строение. Запыхавшись, упали на камни, поползли

по ним, нашли какой-то уголок и притаились. Мы были уверены, что полицаи (об этом мы узнали позже) бегут за нами.

Но произошло непредвиденное. Из того же оврага, по которому мы вышли сюда ночью, выскочили наши бойцы с автоматами и гранатами в руках. Сразу же откуда-то показались немцы. Начался бой. Застрочили автоматы, раздались взрывы гранат, потом все смешалось. Бой перешел в рукопашную схватку.

Нам все это хорошо было видно. Вспомнилось, как наши мальчишки устраивали драки. «Куча-мала» назывались тогда детские разборки. Но как все это было давно и как не похоже на то, что происходило здесь сейчас! Та же «куча-мала», но били друг друга прикладами, падали, опрокидывали друг друга, душили, вскакивали, убегали, догоняли, опять падали и били, били куда попало и чем попало.

Фронтовичка-поэтесса Юлия Друнина писала об этом:

Я только раз видала рукопашный, Раз — наяву, а тысячу — во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне!..

Ох, как это верно!

Постепенно стрельба стала реже, а потом все стихло. Оставаться в развалинах было опасно, да еще с раненой сестричкой. Оказывается, пуля прошла через живот навылет. Ниночка была без сознания. Выбравшись из своего временного убежища, я и Коля с раненой Ниночкой на руках побежали по местности, где только что было сражение. Мы увидели много наших убитых солдат, некоторые из них еще стонали, приподнимались, а мы в ужасе бежали мимо. Бежали потому, что из-за поворота, прямо на нас двигалась колонна машин с какими-то прицепами, а наверху сидели немецкие солдаты. Со стороны Мамаева кургана выползли танки и, громыхая, направились к нам. Начался знакомый кошмар: взрывы, стрельба, свист пуль. Мы бежим, не зная куда. Смотрим, перед нами какое-то углубление, а далее ступеньки вниз. Оказалось, что это подвал. Огромный и глубокий. Как мы не упали на ступеньках, не помню, а только помню темноту и сырость, пахнувшую на нас снизу. Там, в глубине, было уже много людей. За нами прибежали еще несколько человек. Потом кто-то закрыл нас огромной, тяжелой дверью. Когда она захлопнулась, я подумала: «Никто не откроет, не сможет!»

В этом темном, холодном, сыром цементном склепе мы просидели двое суток без воды и куска хлеба. По гулу сверху можно было догадаться, что там происходит что-то страшное.

Спасло нас то, что подвал был очень глубокий и хорошо забетонированный. Сидели мы на холодном полу, плотно прижавшись друг к другу, скорчившись. Места было так мало, что нельзя даже вытянуть ноги.

Ниночка беспрерывно протяжно кричала, иногда шептала: «Пи-иить». Но ни глоточка ни у кого не было… Мы прижимали ее к себе, говорили ласковые слова и плакали, плакали. Она часто теряла сознание. На третью ночь она умерла. Помню, за минуту до кончины она что-то шептала мне, но я не поняла. Мучаюсь этим до сих пор. Может, она спросила: «За что мне такое?» Может, кто-то ответит?! Эти тяжелые минуты я несу в себе страшным грузом всю жизнь.

Утром открылась дверь и кто-то закричал: «Выходите!» Мы вылезли наверх и увидели дымящуюся воронками землю, усыпанную трупами и острыми осколками, торчащими из-под обугленной земли. И услышали мертвую тишину. Показалось: все на земле сгорело, никого и ничего не осталось.

Наши бойцы, открывшие подвал, показали нам дорогу, по которой мы должны поскорее убраться отсюда. Они предупредили, что там территория, занятая немцами. Но выбора у нас не было. Мы пошли.

За Мамаевым курганом шла неширокая шоссейная дорога, по которой мы в мирное время ходили в гости к бабушке. Бабушка жила близ аэродрома (теперь его там нет). Мы с Колей и мертвой Ниночкой решили добираться до бабушки.