Скрытые таланты
Шрифт:
— Калеб, если это что-то личное и тебе не хотелось бы об этом говорить, то я прекрасно все понимаю.
— Доставай шкатулку.
Она вздохнула и расстегнула «молнию». Голубая с золотом шкатулка лежала поверх аккуратно сложенного серого свитера. Сиренити осторожно вынула ее и закрыла сумку.
— Что теперь мне делать? — спросила она.
— Открывай.
Сиренити с сомнением осмотрела шкатулку.
— Я не уверена, правильно ли это будет. У меня такое чувство, будто это меня не касается.
— Ошибаешься, — сдержанно сказал Калеб. — С этого момента касается.
У Сиренити задрожали пальцы. Эта невинная на взгляд шкатулка из голубого пластика вдруг показалась ей зажатой в руке гранатой.
— Тут ключик, чтобы заводить музыку.
— Заведи, если хочешь.
Сиренити так и сделала. Заведя пружину, она отстегнула запор и подняла крышку. Заиграла музыка.
— Вальс, — прошептала Сиренити.
— Что ты сказала?
— Шкатулка играет вальс. — Она завороженно смотрела на две крошечные пластмассовые фигурки мужчины и женщины, которые закружились в судорожном механическом танце.
— Это не имеет значения. Посмотри, что внутри шкатулки.
Изнутри шкатулка была обтянута дешевым голубым бархатом. За зеркальцем, укрепленным на внутренней стороне крышки, атласная подкладка была сильно порвана.
Никаких украшений в шкатулке не было. Вместо этого она была наполнена старыми, пожелтевшими газетными вырезками. Они казались такими хрупкими, что Сиренити боялась к ним прикоснуться.
— Что это такое? — спросила она.
— Мое прошлое. — Калеб даже не взглянул на открытую шкатулку. Глаза его были прикованы к дороге. — Дед отдал мне шкатулку с вырезками в день моего восемнадцатилетия. Он хотел знать наверняка, что я не забуду свою мать.
— Как мило с его стороны проявить такую заботу о тебе.
Калеб криво усмехнулся.
— Это уж точно.
Сиренити осторожно развернула первую из сложенных вырезок и внимательно всмотрелась в зернистую черно-белую фотографию.
— Это твоя мать?
— Да.
На снимке была изображена эффектная платиновая блондинка в коротком, обтягивающем фигуру, расшитом блестками платье. Клиновидный вырез платья доходил, казалось, до самого пупка. Экстравагантный покрой открывал лишь внутренние полукружия ее грудей, но это обстоятельство создавало чувственную иллюзию, которая явно импонировала фотографу. Прекрасные глаза женщины смотрели добродушно-дерзко. Словно она знала, что мужчины находят ее сексуальной, и это ее забавляло. Под интенсивным макияжем, затемнявшим полные губы и увеличивавшим глаза, нетрудно было заметить тонкую лепку лица и сияние юности.
— Калеб, она была прекрасна, — выдохнула Сиренити. — И такая очаровательная. Мне кажется, у тебя ее глаза.
— Говорят.
Сиренити рассматривала фотографию с растущим восхищением.
— Она была фотомоделью?
— Читай заметки.
Сиренити просмотрела заголовки на вырезках, большая часть которых была из газеты «Вентресс-Вэлли ньюс». ВЕНТРЕССУ УГРОЖАЮТ ШАНТАЖОМ. ВЕНТРЕСС ПРИЗНАЕТ ЛЮБОВНУЮ СВЯЗЬ С ПОРНОМОДЕЛЬЮ.
Она взяла следующую вырезку. ОЧАРОВАШКА С ЦЕНТРАЛЬНОГО РАЗВОРОТА НАЗЫВАЕТ ВЕНТРЕССА ОТЦОМ СВОЕГО РЕБЕНКА. ВЕНТРЕСС ПОДАЕТ НА РАЗВОД.
— Читай дальше, —
Сиренити стала читать быстрее, единым духом проглатывая всю печальную историю. Она задумалась над статьей, где излагалась суть шантажа. Ее желудок судорожно сжался.
— Кто-то пытался шантажировать твоего деда?
— Шантажист прислал ему фотографии Кристал Брук. Среди них были снимки, для которых она позировала в обнаженном виде. Было также несколько снимков, где она и мой отец занимаются любовью на пляже в Санта-Барбаре.
— Боже милостивый!
— Дед отказался платить шантажисту. И тот отправил фотографии в редакцию «Вентресс-Вэлли ньюс». Редактор и дед давно были в ссоре. Снимки были опубликованы, а остальное, как говорится, принадлежит истории.
— Боже мой, Калеб, как ужасно для всех, кого это коснулось. — Сиренити кончила читать и аккуратно сложила вырезки. — Теперь понятно, почему у тебя крыша поехала, когда я сказала тебе, что кто-то пытается меня шантажировать снимками с обнаженной натурой. Это словно кто-то взял и швырнул тебе в лицо прошлое твоих родителей, верно?
Калеб искоса бросил на нее сердитый взгляд.
— Никакая крыша у меня не поехала.
— Поехала, да еще как. И теперь я знаю почему.
— Черт побери, Сиренити.
— Ты начинаешь выходить из себя, — заметила она. — Но это, пожалуй, лучше, чем когда ты впадаешь в состояние зомби.
— "Состояние зомби"? Какое еще, к чертям, состояние зомби?
— Это когда ты становишься холодным-прехолодным и на лице у тебя отсутствует всякое выражение. Ты ведь здорово умеешь скрывать свои чувства, правда? Должно быть, много практиковался.
— Я не принадлежу к эмоциональному типу людей. — Калеб раздельно и четко произнес каждое слово.
Сиренити бережно закрыла шкатулку. Звуки вальса умолкли.
— Ты не считаешь, что твоя реакция была весьма эмоциональной?
— Я бы сказал так: новость о существовании фотографий, где ты предстаешь обнаженной, застала меня врасплох.
Сиренити виновато усмехнулась.
— Могу себе представить. Прости меня, Калеб. Я не должна была говорить тебе все эти ужасные слова.
— Ты имеешь в виду такие, как «снобизм», «косность», «высокомерие» и «негибкость»? — Бpoви Калеба слегка приподнялись. — Не беспокойся, я уже абсолютно все забыл.
— Так же, как я забыла, что ты назвал меня наивной и легковерной. — Кончиком пальца Сиренити провела по крышке шкатулки, где проходила линия полустершейся позолоты. — Непонятно, зачем твой дед отдал тебе эти вырезки. Он не производит впечатления жестокого человека. Возможно, жесткий и негибкий, вроде тебя в некотором смысле, но не жестокий.
Калеб невесело усмехнулся.
— Вряд ли он считал свой поступок жестоким. Просто он хотел быть уверен, что я никогда не забуду о порченой крови, текущей у меня в жилах. Он считал своим долгом напомнить мне, чтобы я остерегался проявлений генетического влияния моей матери. Не забывай — он ведь выращивает лошадей. И крепко верит в силу генов.