Скуф. Маг на отдыхе 4
Шрифт:
Причём, вопреки привычке Чао, обошлось без денег и проплаченных отзывов. Сегодня группе Чао улыбнулась Её Величество… нет, не Удача.
Органика Сети.
На его памяти такое случалось лишь с серьёзными инфоповодами, которые так или иначе касались каждого живущего на планете. Как анонс какого-нибудь изобретения, например, объявление войны или заключения мира между странами. Смешно, страшно, грустно, весело, правильно, неправильно, да похер… на всё то, что резонировало в такт человечеству, человечество тут же отвечало мемами. Целой волной мемов!
И вот спустя столько лет Чао сам стал меметичен.
Круто?
О, да!
Но ещё очень страшно. Страшно, что пятнадцать минут славы вот-вот закончатся, кто-то придёт и всё отберёт, потому что, нечего, хватит. А значит, нужно продолжать! Срочно продолжать!
Пускай и проспиртованный в соджу, но мозг Чао заработал совсем по-другому и сделал совсем другие выводы.
Скуфидонская не обуза. Скуфидонская — это его билет на пьедестал. Следующий клип, который выйдет без неё, обязательно стрельнет. Но стрельнет он лишь потому, что всем будет интересно, а куда, собственно говоря, делась эта белобрысая гайдзинка? Пойдут размышления, пересуды, споры и новая волна мемов.
Пятнадцать минут славы развернутся в полчаса.
Но с третьего клипа, увы и ах, пойдёт стремительное затухание интереса к «KIMCHI BOYZ».
Чао хоть и был в какой-то мере инфантилен, это вообще свойственно людям, которые разделяют творчество и бизнес, но слишком хотел преуспеть. А если хочешь преуспеть: разбирайся, вникай, понимай.
Вот он и понял уже давным-давно, что конкретно сейчас, в эру цифрового шума, всем абсолютно плевать на его музыку и его талант. Слушатель не только слушатель, но и зритель. Ему нужна история. Ему нужна упаковка.
А Чао теперь, в свою очередь, нужна Ирина Скуфидонская.
— Пожалуйста, Лунтоу, — юный кей-попер упал перед Сю на колени.
— Это неразумно. Ты подвергаешь риску всю операцию.
— Наоборот! Наоборот, Лунтоу! — молодой певец старался изо всех сил. — Ну разве станет Скуфидонский подозревать кого-то из нас в том случае, если его родная сестра уедет с одним из нас в Сингапур?! Сама, по доброй воле! Будет созваниваться с ним каждый день, открытки слать, приветы передавать, да и вообще светиться в медийном пространстве!
— Хм-м-м…
Когда Чао было что-то действительно нужно, он умел становиться убедительным.
— И ещё, Лунтоу! С её помощью мы можем выйти на мировой уровень! Мы сможем оказывать влияние в любой стране на ваш выбор и дотянуться до любого из правителей! Вы же понимаете, что совсем скоро мы можем организовать концерт в Кремле и пригласить в ложу Его Величество?!
Довод был хорош. Что первый, что второй.
К тому же.
Судя по вчерашнему разговору с Гордеем, Василий Иванович уже подозревает сингапурцев и будет продолжать копать. А лопаты у Скуфидонского, как выяснил вчера один из клановцев, весьма острые.
—
— Спасибо, Лунтоу!
* * *
— Крок-мадам!
— Да, блин! Да какого хрена так рано?! Видел я в гробу и крока, и мадаму, и всех их вместе взятых! Ну, честное слово, ну как так можно-то?! За что мне это, скажи на милость?! Почему?! Где я в жизни ошибся?! Почему это происходит именно со мной?!
— Крок-мадам, — спокойно повторила официантка, положила чек на раздачу и вышла в зал.
— С-с-с-сука, — прошипел Алёшин. — Ненавижу, — и двинулся к холодильнику.
На часах было девять с одной минутой. Заведение вот только открылось, и сейчас, по идее, было любимое время для лысого повара. Единственные полчаса в сутки, во время которых он мог хотя бы сымитировать нормальную жизнь и ненадолго обмануть самого себя. Тем, что счастлив. Тем, что живёт, а не выживает. И тем, что впереди есть хоть какая-то надежда.
Во-первых, эти полчаса Александр Борисович Алёшин проводил сидя. И это уже само по себе из ряда вон, остеохондроз, протрузии и мужской варикоз, разом вылезшие ещё до тридцати, не дадут соврать.
Во-вторых, в эти полчаса Александр Борисович Алёшин пил свой утренний кофе, и накидывал чек-лист дел на грядущую смену. И не столь ему нравился кофе, сколь осознание того, что эту чашку он заварил себе не сам.
Эта мутная бурдинушка — единственное, что кто-то сделает для него за весь день. Во всё оставшееся время именно он будет делать что-то для всех остальных.
И вот!
Нежданный ранний гость отобрал у Сан Борисыча эту его единственную радость жизни.
— С-с-с-сука, — вновь прошипел повар и пошёл готовить. — Сраный крок-мадам.
Для изготовления сэндвича, который по меню завтраков стоил чуть менее двухсот рублей, Сан Борисычу было необходимо испачкать примерно половину кухонной посуды. А заодно выполнить столько же телодвижений, сколько нужно для того, чтобы полноценно накормить столик из четырёх людей.
Но сыну владельца кафе, этому великовозрастному дебилу, отдыхавшему в отличие от лысого повара в Париже, блюдо очень нравилось, и потому, несмотря на мольбы Алёшина, крок-мадам оставался в меню. Придавал заведению аристократичности.
— С-с-с-сука, — шептал Алёшин, обжаривая куриную грудку.
— Ненавижу, — рычал он, заваривая в водовороте кипятка пашот.
— Дьявол! — зло рявкнул он, поставил готовый сэндвич на раздачу и долбанул ладонью по звонку для официантов. — Да лучше бы я в Ад провалился!
Никогда в жизни желания Александра Борисовича Алёшина, которые он смел озвучить вслух, не сбывались. До сего дня…
— Алееешшшшин? — услышал он мурлыкающий голос.
Прекрасно понимая, что в его фамилии не было ни одного звука, на котором можно мурлыкнуть, Александр Борисович совершенно точно различил в вопросе подобные нотки.