Скверная жизнь дракона. Книга шестая
Шрифт:
— Чего вы такие немощные? — спросил я, но двоица лишь растерянно смотрела на меня. — Я вам вопрос зада… Да ладно?! — я аж удивился, вспомнив, как недавно сказал им помалкивать. И всё это время они действительно молчали. Каким только образом достигается такая покорность? Из-за системы? А если я прикажу им отгрызть себе ноги, они так же беспрекословно выполнят приказ?
— Разрешаю говорить вам обоим.
— Хозяин, вы, что, птица? Куда вы так летели? — спросил Хашир, кое-как отдышавшись, а я опять едва сдержался, чтобы не скривиться от отвращения.
— К вам за одеждой. Не хватало, чтобы вы в первый же
— Работали, хозяин, но разве…
— Скудно кормили? — оба раба ответили утвердительно. — Разберёмся с этим потом.
На самом деле, разбираться с этим я вообще не хотел, но, когда мы нашли лавку с подержанными вещами и рабам было сказано подобрать себе спальники и тёплую одежду — я для конспирации осмотрел внешний вид остроухих рабов. У обоих выглядывали рёбра под кожей, что не удивительно.
После лавки с одеждой рабам была куплена посуда и один наплечный мешок для переноски всякого скарба. Что покупка тёплой одежды, что спальники из двух слоёв ткани и шерсти между ними, что личная тарелка, кружка и ложка — всё это удивляло Хашира и Нарсака. Каждый раз, когда я расплачивался с торговцами, Хашир удивлённо хлопал глазами, а Нарсак всё выше и выше поднимал свой взгляд, остановившись на моём подбородке.
Когда мы вышли с рынка — передний край плаща неестественно хлопнул меня по бедру. Я среагировал молниеносно, схватив чью-то мелкую руку. Ростом по пояс и в трижды перештопанных грязных одеждах, с оторванной правой мочкой уха мальчуган испуганно посмотрел мне в глаза, бормоча что-то про прощение, еду и несъедобность. Проходящие рядом разумные, казалось, не замечали пойманного воришку, а два раба с интересом ждали продолжения. Прислонив посох к плечу, я засунул свободную руку под плащ. Мальчик задрожал, сжался, закрыл глаза и что-то зашептал.
— В следующий раз сломаю руку. Любому из вас.
Мальчик открыл глаза, почувствовав на ладони что-то круглое. Я отпустил руку пацанёнка. Тот резко сжал кулак с золотой монетой и перепуганным щенком скрылся в толпе.
— Это хороший поступок, хозяин, — тихо проговорил Нарсак и осмелился посмотреть мне в глаза, но тут же опустил взгляд. — Простите, я поступил грубо.
— А хозяин ещё не говорил нам, что грубо, а что нет, — Хашир положил руку на плечо собрата по ошейнику. — А я вот говорю, что зря вы их подкармливаете. В следующий раз эта мошкара вас, господин, облепит со всех сторон.
— Вот там и подумаю.
— Вопрос-то можно?
— Задавай.
— Чего с посохом делать? Ну, вы ж сказали забыть про меч, а вот с рынка ушли и посох не купили.
— Недогадливый? — Хашир призадумался, но покачал головой. — Можно взять любую длинную палку и набить себе шишки, или заказать у мастера настоящий правильный посох. Сейчас времени на мастера нет.
— Моя глупость, но… Хозяин торопится куда-то?
— Завтра сами всё узнаете.
Приказав этим двоим не отставать — я заторопился к отелю. От его вида Нарсак удивлённо раскрыл рот, а Хашир присвистнул. В богато украшенном холле арендованного слуги не оказалось, мою верхнюю одежду хотел взять другой ратон — но я заходить в комнаты не собирался. У стойки регистрации я выяснил, что тот лакей полностью выполнил мои поручения, но сейчас отсутствовал.
Когда городской колокол пробил пять раз — я уже стоял недалеко от ратуши и поначалу крайне удивился, когда из двойных дверей вышел барон в сопровождении того самого лакея, оказывавшего мне сегодня услуги. Но своё удивление я барону не выказывал, лишь посетовал, что из-за непредвиденных обстоятельств заказанную телегу предпочёл бы забрать утром у городских ворот. Лакей заверил, что это и так включено в его услуги.
Перемежая свой рассказ вопросами об академии, наш вечерний променад Ханол Ускаский посвятил истории главных улиц города и благородных семейств, за последние века внёсших вклад в развитие города. Когда мы вышли на одну из главных улиц, барон вскользь обронил, что был рад исполнить поручение графа. Завтра утром он выезжает из Трайска и во Фраскиск прибудет под конец третьего дня.
Когда колокол пробил шесть раз, Ханол предложил зайти в один известный ресторан, славящийся выступлениями менестрелей и прочих артистов. Мы разместились на балконе для особ благородных кровей. С него открывался шикарнейший вид на весь зал, дальнюю стену с камином из белого мрамора и подиум, пока что пустовавший. Но когда на нашем столе появилась еда и напитки — на подиум взошёл равнинный эльф в костюме фиолетового цвета со вздутыми рукавами-буфами в широкую полоску ядовитого салатового оттенка.
— О, достопочтенная публика, господа, сударыни, почтенные вельможи и благородные особы, — остроухий перебрал струны то ли лютни, то ли багламы, выдав замысловатый мотив. — Скоро наш прекрасный город утонет в праздничном веселье, — ещё один перебор струн. — Но в наших жизнях были далёкие моменты, когда даже незначительное событие было настоящим праздником. Мы были детьми и горсть орехов в меду считали праздничным угощением.
— Я и сейчас так считаю, — кто-то выкрикнул из передних столиков, вызвав в зале волу смешков.
— Значит, вы тем более обрадуетесь балладе о былом герое, не раз своими славными поступками спасавшем наше благословенное Великими Тонами королевство от множества напастей.
— Яроф-Древодел! — прокричало несколько глоток.
— Да, баллада о Ярофе-Древоделе, — менестрель перебрал пальцами по струнам и нарочито громко прочистил горло. В ресторане как по команде стало тихо, отчётливо слышалось потрескивание только что подложенных дров в камин.
В деревне далёкой, у древнего леса,
Жил плотник один, мастак на словеса.
О-о, крепким же словом заказы он брал, друзей он хвалил и врагов он ругал.
О-о, врагов он ругал, проблем он не знал.
Плотник жену безмерно любил, детей своих обнимал,
А днём брал деревья и облик менял, инструментом как пухом играл.
О-о, искусный тот плотник, колёса и прялки, и кружки, и лапти, он делал всё сам.