Скверный маркиз
Шрифт:
— А я-то думала, — продолжила герцогиня, — что вы обрадуетесь, не говоря уж о том, что будете немного и мне благодарны за этот подарок, в котором, по-видимому, вы все же очень нуждаетесь!
— Вы… мэм… хотите мне подарить… платье?
— Да, детка, именно это я и намереваюсь сегодня сделать. Не думаете же вы, что я представлю изысканному светскому обществу деревенскую особу не в элегантном наряде, а в ее будничном платье?
— Видите ли… мэм… — начала было Орелия, но что она могла ответить на слова герцогини? Минуту назад она была совершенно уверена, что это маркиз попросил свою бабушку «озаботиться туалетами для мисс Стэнион», а все счета будут отосланы ему, однако разве могла она хоть единой душе доверить свое
Орелия взглянула на герцогиню, на ее некогда прекрасное лицо — в эту минуту оно было исполнено надменности и аристократического превосходства. Что ж, остается только принять с благодарностью щедрую заботу, какую ей предлагает благородная старая дама!
— Благодарю вас… мэм… за вашу несравненную доброту… — с трудом покорно вымолвила Орелия.
Спустя три часа она вернулась в Райд Хауз в совершенном чаду. Никогда бы она не поверила, что станет обладательницей всех этих дивных нарядов, при виде которых у нее захватило дух от восхищения, а также пальто, пелерин и такого белья! Герцогиня решила, что у Орелии должно быть все! И это «все», даже сумки, должно соответствовать тону платьев, а шали — быть связаны с примесью лебяжьего пуха, дабы защищать от вечерней сырости и прохлады. Здесь были также вышитые ночные туфли; невесомые, из тончайшего батиста, ночные сорочки, которые, в соответствии с пресловутым выражением, можно было продернуть сквозь обручальное кольцо; перчатки разной длины, вышитые головные ленты и перья в тон сверкающему стеклярусу, украшавшему платья…
— Хватит, хватит, ничего больше не надо, я умоляю вас! — неустанно вскрикивала Орелия каждый раз, когда герцогиня выбирала очередную вещь из совокупности, составляющей в ее понимании «все», однако ее азартная благодетельница, не обращая внимания на мольбы, приобретала и приобретала, пока Орелия не потеряла этим приобретениям счет, а ведь еще были капоры, шарфы, зонтики от солнца — герцогиня поистине была ненасытна и впала в какой-то экстаз… А может быть, вспоминала молодость, когда подобными же вещами тешила и радовала себя?
Когда наконец они пустились в обратный путь, нагруженные, как караван верблюдов в пустыне, Орелия могла только, задыхаясь от волнения и усталости, бессвязно пролепетать:
— Мэм, смогу ли я… хоть когда-нибудь… отблагодарить вас?
— Да, сможете, если сделаете блестящую партию! — был ей незамедлительный и категорический ответ. — Теперь я уверена, что в этом никаких сомнений быть не может. Вы мне сразу показались хорошенькой, но я и представить себе не могла, какая же вы на самом деле красавица! Особенно вам идет белое, голубое и бледно-зеленое. Запомните, эти цвета — ваши! В одежде этих тонов вы просто воздушны, словно сошли с картин Боттичелли! Вы видели здесь, в холле, его картину «Три грации»? Это, конечно, очень удачная копия, но это неважно! Так знайте, что вы — одна из этих граций, выбирайте любую, и она станет вам отражением, хотя они не слишком одеты, однако движения их, нежная пластика — это все-все-все ваше, милочка, и вы должны непременно знать это и пользоваться тем, чем вас наградила природа, и тогда ни один мужчина перед вами не устоит, уж вы мне поверьте, дорогуша, уж я в этом толк знаю… — И, задохнувшись в этом потоке и помолчав немного после такой бурной тирады, герцогиня добавила тоном, как если бы зачитывала приговор в суде: — И теперь, если у вас есть вкус, вы поймете, что платья, подаренные Кэролайн, совершенно вам не к лицу… Бордо — не ваш цвет!
На это Орелия ничего не ответила: зачем — подумала она — объяснять богатым людям, что у нее был один только выбор: или принять обноски Кэролайн, или ходить голой. Разве герцогиня или ее внук, маркиз, со всеми своими сокровищами и своим положением в обществе могут хоть отчасти понимать, что значит быть бедной?..
— Герцогиня очень богата? — спросила
— Господи, помилуй, да вовсе нет! Она постоянно и во всем зависит от того, что ей дает Дариус. Только в прошлом месяце он купил ей новую карету и двух очень-очень дорогих чистокровок для упряжки.
Орелия снова глубоко вздохнула: вот! Значит, она не обманулась, предполагая, кто будет платить за ее новые роскошные, якобы подаренные ей герцогиней наряды, но теперь ее догадка превратилась в неоспоримый факт, и она содрогнулась от гнева. Как он посмел так с ней обойтись? Неужели он не понимает, как оскорбил ее? Однако она была уверена и в том, что, если заявит ему свой протест, он притворится, будто абсолютно не понимает причин ее оскорбленности и обиды и, конечно, даже поклянется, что все эти вещи — подарок его бабушки, а он к этому совершенно непричастен, и она снова и снова молча твердила себе: «Как, как он посмел так поступить!..»
А все же, когда она переоделась к обеду в новое бальное платье, то не смогла не восхититься собственным отражением в зеркале. Герцогиня выбрала для нее туалет из коллекции самой дорогой французской портнихи с Бонд-стрит, этой с семнадцатого века известной модными лавками улицы в богатом лондонском районе Мэйфэр, Вест-Энд, и никакой другой туалет за всю ее жизнь не был Орелии так к лицу. Ей было известно это заманчивое выражение «да ты словно с Бонд-стрит!», но никогда оно не относилось к ней, а теперь вот она стоит перед зеркалом и готова сказать себе: да, я только что с Бонд-стрит!.. В белом газовом платье, вышитом крошечными бриллиантами, сверкавшими при малейшем движении, с ее бледно-золотистыми локонами и белой кожей она казалась себе созданием каких-то иных миров. Было что-то воздушное, неземное во всем ее облике, и у Орелии появилось такое чувство, словно она ступает не по земле, а витает в пространстве и в любую минуту может воспарить в прозрачную небесную голубизну…
Однако до воспарения не дошло. Она осторожно спустилась по лестнице в салон, где хозяева и приглашенные обычно собирались перед обедом. Войдя, она сразу же ощутила на себе взгляд маркиза. Ее накрыло волной удовольствия. Но она тут же вспомнила, что очень на него сердита, а значит, надо с ним держаться холодно и отчужденно, пока он сам не догадается о причине ее обиды. Опустив глаза, Орелия подошла к блестящей толпе гостей, болтавших с хозяином дома, и вдруг почувствовала, будто ее подхватил прилив, и она очутилась рядом с маркизом — так притягателен был его взгляд.
— Теперь вы, наверное, понимаете, как сильно мне хотелось увидеться с вами сегодня, — очень тихо сказал он, и никто, кроме Орелии, не услышал его. Но прежде чем она успела ему ответить, он отвернулся, чтобы приветствовать вновь подошедших, и больше с ней не заговаривал.
«Да, это совсем другое, — подумала Орелия, — приехать на бал в платье, что не очень-то тебе к лицу, или — предстать перед всеми в наряде принцессы… сразу становишься такой привлекательной, что все тобой восхищаются…»
Все молодые люди немедленно возжелали с нею потанцевать и начали осаждать ее, едва она появилась в зале. Одно лицо сменялось другим, один разговор — следующим, таким же, или почти таким, как предыдущий, и впечатления Орелии были столь же однообразны, как эти разговоры, и лишь одно ее занимало — сам величественный танцевальный зал Девонширского дворца, красота статуй, картин, мебели, дамских нарядов, сверкающих драгоценностей, орденов и знаков отличия — все это сияло и переливалось в свете хрустальных канделябров и не оставляло времени подумать о чем-нибудь еще. Она все же заметила, что второй раз танцует с одним и тем же джентльменом, которого в начале бала ей представила герцогиня. То был граф Ротертон.