Скворечник, в котором не жили скворцы
Шрифт:
– Пора идти?
– спросил я, жалея, что для себя лично я среди этих трофеев ничего не нашел. Гриб мне был ни к чему, а Кириакису нужен для дела. Может, он действительно наладит их производство, и наши машины будут ездить по дорогам и оставаться невидимыми для фашистов.
Андрей Глебович протянул мне портфель, взвалил мешок на плечи и еще раз обошел кучу металлолома. Я стоял над каской и думал: не забрать ли ее все же домой? Вдруг Андрей Глебович окликнул меня. Голос у него был взволнованный.
– Наконец! Наконец
То, что он нашел, ни на что не было похоже. Какая-то продолговатая коробка с тремя ручками и горловиной. Бидон, просто бидон. И к тому же по этому бидону проехал автомобиль. Чему тут радоваться?!
– Неси, Федя: это то, что я искал, - сказал Андрей Глебович.
– Это канистра. Моя канистра.
Андрей Глебович впервые назвал меня Федей. Ведь он сам говорил Гале, что Федя - это Федор, Теодор, но никак не Фридрих.
Охранник нас выпустил, не проверив, что мы несем. Он только подозрительно осмотрел самого Андрея Глебовича. Наверно, потому, что у того было очень веселое лицо.
Мы опять долго шли по кривой улице, ехали на трамвае.
В квартире Кириакисов мы выложили все на паркет.
Доротея Макаровна стала накрывать на стол.
– Погоди, - сказал Андрей Глебович.
– Надо произвести один опыт, а потом с чистым сердцем и спокойной душой можно обедать.
– Ты не забыл, что тебе в ночь?
– предупредила Доротея Макаровна.
– У тебя опять разыграется язва.
Я очень устал, и мне хотелось есть. Но Андрей Глебович спокойно сказал жене:
– Дай мне примус.
Когда он говорил спокойно, Доротея Макаровна всегда слушалась его. Впрочем, он, как я заметил, всегда говорил спокойно.
Дальнейшее было мне не очень понятно. Андрей Глебович налил воду в сплющенную канистру, мне дал нести еще горячий примус, на котором только что варился суп, и мы вышли во двор.
Недалеко от помойки мы развели примус. Андрей Глебович закрыл канистру и боком положил ее на кирпичи, сложенные вокруг примуса. Я молчал, хотя не понимал, зачем все это. Примус горел ровно, потому что кирпичи загораживали его от ветра. "Зачем ему кипятить воду в этом смятом бидоне?" - думал я.
– Отойди за угол и предупреждай всех, кто захочет подойти, - сказал Андрей Глебович.
– Она может взорваться.
Теперь я понял, что он хочет взорвать канистру. Но зачем ему взрывать ее, если она и так никуда не годится?
– Самое пикантное теперь - это вовремя выключить примус, - нарушив мои размышления, сказал Андрей Глебович.
Он сегодня второй раз говорил "самое пикантное".
Я отошел к углу дома и смотрел, что будет дальше. Лично я не верил, что канистра взорвется. В лучшем случае вышибет пробку.
– У нее пробка вылетит!
– крикнул я Кириакису.
– Вы встаньте так, чтобы вас пробкой не ударило.
– Пробка эта никогда не вылетит, - уверенно сказал он.
– Пробка здесь самая надежная часть. Скорей,
Я невольно шмыгнул за выступ стены и ждал взрыва. Вместо взрыва я услышал шипение выключенного примуса и, когда выглянул из-за угла, увидел, что канистра раздулась, что все ее вмятины выправились и она стала даже слегка пузатенькой. Примус потух.
– Гениально! Гениально!
– восклицал Андрей Глебович, кружась возле примуса.
"Да, ничего не скажешь, действительно гениально, - подумал я.
– Даже Ползунов и Уатт не догадались бы, наверно, использовать силу пара, чтобы выправлять помятые бидоны". Но меня почему-то раздражали восклицания Кириакиса и его танец вокруг потухшего примуса.
За обедом Андрей Глебович все время посматривал на свою пузатенькую канистру и потирал ладони. Посмотрит на канистру, подмигнет мне здоровым глазом, положит ложку, потрет руки и опять возьмет ложку.
Между прочим, обед был очень вкусный - и суп и котлеты. Тетя Лида не умела так хорошо готовить, у нее получались только пироги, и то три раза в год - 7 Ноября, 8 Марта и 1 Мая.
Андрей Глебович, видно, привык к вкусным обедам своей жены, потому что все время отвлекался и хвастал передо мной:
– Эх, малыш, учись, пока не поздно. Вот смотри на меня. Я изобретатель. Неплохой изобретатель, но все же не то. Если бы мне настоящее образование и если бы я знал математику, физику, химию, сопротивление материалов, я был бы не просто талант, я был бы Эдисон или Эйнштейн. Вовка (теперь он называл Ишина не Владимиром Васильевичем, а просто Вовкой) окончил знаменитое Московское высшее техническое училище имени Баумана - МВТУ. Он тоже талант. Но я бы с его знаниями... У меня что - музыкальное училище, сольфеджио и нотная грамота, бемоли и диезы!
– А он?..
– спросил я.
– Он что изобретает?
– Ну, он... Он головастый парень. Над чем он работает, нам с тобой и не понять, если бы даже рассказал. Да он и не скажет.
– Он самолеты изобретает?
– спросил я, невольно проникаясь уважением к человеку, который работает над чем-то очень секретным.
– Самолет изобретен давно, - назидательно сказал Андрей Глебович. Он, видимо, усовершенствует двигатели или даже создает их заново. Вовка с детства о межпланетных полетах мечтал. Он еще в школе всего Циолковского вызубрил.
Надо сказать, что меня тогда межпланетные полеты интересовали меньше всего. Я прочитал только "Из пушки на Луну" Жюля Верна. Но эта книжка понравилась мне куда меньше, чем "Таинственный остров".
– Я как-то по соседству зашел к нему годика два назад, - продолжал Андрей Глебович.
– Володя сидит, что-то пишет. Заглянул через плечо - одни формулы... Однако и я не унываю.
Мы перешли уже к компоту. Компот тогда еще был в магазинах. За маслом и мясом стояли очереди, а компот еще был.