Сквозь свинцовую вьюгу
Шрифт:
Лицо командира стало озабоченным. Он знал, что в пятистах метрах позади, у дороги, проходит наш передний край. Надо было предотвратить внезапное появление гитлеровцев. И лейтенант решил принять бой. Он оглядел бойцов, улыбнулся, вполголоса сказал:
— Сейчас мы их встретим по-гвардейски. Без команды не стрелять!
Когда до врага оставалось не более семидесяти метров, лейтенант скомандовал:
— По фашистам огонь!
Одновременно ударили пять автоматов. Короткими очередями разведчики стали поливать растерявшихся гитлеровцев. Десятка полтора их рухнуло на снег. Остальные начали отходить.
Маленький Витя Певцов, лежа на снегу, экономил патроны, стрелял короткими очередями, тщательно прицеливаясь. И когда от его огня падал фашист, он восклицал: «Еще одному капут!» Но кончались патроны. Справа, пригнувшись, бежал здоровенный немец. До него оставалось не больше двадцати метров. Певцов привстал, бросил гранату, но в ту же секунду сам упал, сраженный пулей.
Боец Осипов, плотный, широкоплечий, раненный в правую руку, схватил автомат в левую и продолжал стрелять.
Смертельно раненный Балыбин, лежа с лейтенантом, умолял его:
— Возьмите патроны. У меня целый диск...
Немцы все тесней и тесней сжимали кольцо.
— Рус, сдавайсь! — доносились хриплые возгласы.
Короткие автоматные очереди были ответом.
Рядом кто-то застонал. Лейтенант увидел, как неуклюже завалился на бок Осипов. Пуля пробила ему грудь.
Теперь в живых оставались только двое: командир и его связной Лешка Павлов. Пуля задела лейтенанту щеку, вторая перебила левую руку. Он подполз к связному, зашептал:
— Выбирайся к своим... А я... Я буду драться.
Лешка умоляюще посмотрел на командира:
— Никуда я от вас не пойду, товарищ гвардии лейтенант!..
— Приказываю! Немедленно уходить. Слышишь?! Поднявшись во весь рост, с залитым кровью лицом, лейтенант бросил одну за другой две гранаты и в ту же минуту упал на снег, перерезанный автоматной очередью.
...Прошли годы. Стираются постепенно следы войны. Но в памяти народной никогда не изгладится подвиг смельчаков-разведчиков во главе с лейтенантом Берладиром, отдавших свои светлые жизни за счастье поколений.
На войне всякое бывает
Поздним вечером 17 февраля наша дивизия вступила в Мерефу — крупный железнодорожный узел, расположенный в 28 километрах юго-западнее Харькова.
Утомленные переходом, распутицей, бессонными ночами, бойцы с вожделением смотрели на приветливые огоньки поселка и мечтали об отдыхе. Но редко удается разведчику поспать ночью. Шмелькова вызвали в штаб.
— Прощай ночлег, да здравствует разведка! — говорит Лыков.
Так оно и вышло. Получено задание узнать, есть ли немцы в Утковке.
Утковка — железнодорожная станция. Шоссейной дорогой до нее не более пяти километров. Но, двигаясь по шоссе, мы рискуем попасть в засаду, подорваться на минах.
— Есть другой путь, — сказал Шмельков, внимательно вглядываясь в карту, — идти в обход. Он, правда, на два километра длиннее, зато безопаснее и вернее.
Мы столпились вокруг карты. Рядом с Мерефой голубел эллипсовидный кружок озера, дальше заштрихованный четырехугольник — совхоз «Коминтерн», справа от совхоза
Меня назначили в головной дозор. Иду впереди «ядра» на расстоянии видимости: пятнадцати — двадцати метров. Подморозило. Вокруг снежная целина. Через час вдали показались расплывчатые контуры строений. Это усадьба совхоза. Я почему-то убежден, что в совхозе нет гитлеровцев. Зачем немцам занимать этот крошечный поселок, расквартировываться в нем?
Подхожу к крайнему домику. Он не жилой: окна снаружи заколочены досками, на дверях — замок. Даю ребятам сигнал следовать дальше.
В начале поселка вырисовывается силуэт какого-то длинного барака. Не разберешь — не то конюшня, не то коровник. Я осторожно подошел к нему, прислушался, сделал шаг вправо и провалился по пояс в снег. Вероятно, угодил в кювет или яму. Взгляд мой упал на дорожное полотно. Я обомлел: на нем отчетливо обозначались свежие следы кованых немецких сапог! В голове сумятица мыслей. Влопался! И в это же мгновение слух мой различил чужие голоса. Фашисты были совсем рядом, где-то за углом конюшни. Лежу в снегу затаив дыхание. Может, не заметят: мой белый маскхалат делает меня невидимым на снежном фоне. Ну а если заметят? Что ж, буду драться, как дрался мой командир. И еще посмотрим, чья возьмет!
Голоса и скрип приближаются. И вот буквально в двух шагах от меня прошли два немецких солдата. Прошли хлестко, постукивая каблук о каблук: на улице изрядный морозец. Шаги и голоса затихли. Я подполз к своим.
Шмельков укоризненно пожал плечами:
— Вот тебе и нет немцев. Это же патруль прошел. Сейчас, на таком холоде, много не напатрулируешь.
И амуниция у них, сам небось видел, какая: шинелишки на рыбьем меху, сапожишки. А то бы... В каждом доме, видать, ночуют.
По обе стороны улицы тянулось десятка два одноэтажных домиков, похожих друг на друга, как братья-близнецы. Было немного жутко: каждую минуту нас могли обнаружить. Втайне я ругал себя за опрометчивость в оценке обстановки. С чего это мне взбрело в голову утверждать, что в совхозе нет немцев? Ведь такая моя беспечность могла кончиться трагически для всей группы.
— Гранаты надо бросать. — Зиганшин показал рукой на окна домов. Сидя на снегу, он настороженно следил за улицей.
— Чего ты этим добьешься? — возразил Шмельков. — Немцы тревогу поднимут. Перестреляют нас, и задание не выполним. Надо вот что: осторожно проскочить по поселку, а потом выйти к линии. Только смотреть в оба!
Вытягиваемся цепочкой, стараясь ставить ноги беззвучно, бежим по обледенелой, скользкой улице. Пять белых ночных призраков: Шмельков, Лыков, Зиганшин, Лухачев и я. Отчаянно колотится сердце.
Но вот и окраина. Минуем последние домики. За поселком сразу же начинается темная чаща орешника. Можно передохнуть. Сидим, смеемся сами над собой: вот было попали! Дольше всех не может прийти в себя Лухачев. Он и здесь боязливо оглядывается, держит наготове автомат. В этом худеньком, тщедушном пареньке еще много угловатости, неловкости и мало военного. Шапка глубоко надвинута на глаза, маскхалат велик, висит мешком. «Ничего, — думается мне, — в разведку походит, за «языком» поползает и таким еще славным разведчиком будет».