Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний
Шрифт:
Весь июль 1958 года отец целиком и полностью посвятил моему поступлению в институт. Дела журнала сами собой отошли на второй план. Из аэропорта отец отвез меня к Галине Ивановне Землянской, у которой мы с мамой должны были остановиться и в этот наш приезд в Москву. Мама собиралась приехать через неделю.
Сколько было жильцов в необъятной коммуналке на третьем этаже, не могу сказать, потому что забыл сосчитать количество кнопок звонков на входной двери, но в этой квартире можно было устроить двустороннее велосипедное движение. Чтобы
Отдавая ключи от квартиры, отец распорядился: «Сейчас же позвони Астангову и только после этого ложись спать.
Надеюсь, ты не забыл: он ждет твоего звонка. Я освобожусь к обеду, – продолжал Глеб Сергеевич. – Как только пройдешь второй тур, немедленно звони. Вот номер телефона, а это пятнашки. – Он протянул мне листок бумаги и горсть монет. – Специально для тебя наменял, чтобы всегда были под рукой. Ну, отдыхай. Завтра очень ответственный день». И, расцеловав меня, стремительно исчез.
Меня ждали. Постель была застелена чистым бельем, а на столе лежала записка: «Еда в холодильнике. Ложись спать. Буду дома после шести. Г.И.». Стало быть, в моем распоряжении было целых пять часов, чтобы выспаться после бессонной ночи. Но как только я почистил зубы, принял душ и сел у телефона в раздумье, звонить Михаилу Федоровичу или нет, дома появился Володя. Он нарочно удрал с работы, чтобы встретить меня раньше родительницы и поболтать. Естественно, начались расспросы, разговоры…
Сам Володя был заядлым театралом, и думаю, в глубине души тоже мечтал о театральной карьере. Но его интересовала опера. В те времена на сцене Большого выступали два выдающихся тенора: С. Лемешев и И. Козловский. Их поклонники, среди которых преобладали лица женского пола, делились на два враждующих лагеря: «козловки» и «лемешевки». Володя принадлежал к «лемешевцам» и яростно спорил с моей мамой, которая конечно же была «козловкой». Поклонницы солистов Большого театра носили неблагозвучное прозвище «сырих», поскольку их «штаб-квартирой» была площадка на улице Горького возле магазина «Сыры».
Когда у мамы с Володей заходил спор о том, кто лучший Ленский, страсти закипали нешуточные. Его увлечение музыкой было очень серьезным. В 1969 году мы пришли в гости к Землянским. Они получили многокомнатную квартиру в старом доме на Арбате, в одной из комнат размещалась коллекция пластинок и классный проигрыватель. Помню, там было полное собрание всех опер Дж. Верди, не говоря уже о П.И. Чайковском, С. Рахманинове и других корифеях российской музыки. Володя утверждал, что может продирижировать с оркестром любую оперу Верди.
В шесть часов пришла Галина Ивановна, следом за ней Глеб Сергеевич, который первым
В училище вбежал, когда тур уже начался. Пришлось врать секретарю приемной комиссии, что я только что прилетел из Риги. На мое счастье, меня допустили к прослушиванию. Почему я решил читать «Нунчу», до сих пор не понимаю. Мы с Женей Солдатовой договорились, что это не мой материал, и вдруг на вопрос: «Что будете читать?» – я, не задумываясь, выпаливаю: «Горький, из „Сказок об Италии", „Нунча"!..» За длинным столом комиссии кто-то саркастически хмыкнул. Понимаю, делаю что-то не то, но остановиться уже не могу, меня несет…
«Достаточно! – слышу я устало-равнодушный голос. – Басню, пожалуйста». Как – «басню»? Ведь я прочитал всего два абзаца!.. Ощущение надвигающейся катастрофы охватывает меня все сильнее и сильнее. «А может быть, я прочитаю вам…» И устало-равнодушный голос превращается в угрожающий: «Вы не слышали, о чем мы вас попросили? Басню!..» Это означает только одно: провал! Не с треском – с грохотом! Ни Блок, ни Достоевский, ни тем более Сережа Десницкий их в данном случае не интересовали.
Что я наделал!..
Значит, зря весь последний год я готовился к поступлению, зря ночами учил отрывок за отрывком, стихотворение за стихотворением, зря так бесчестно и подло ввел в заблуждение Михаила Федоровича, зря доводил маму до слез. Все зря!..
Впервые в жизни я ощутил такое отчаяние. Сидел на банкетке, уставившись в одну точку, ни о чем не думал, ничего не чувствовал, кроме одного – глухой безысходности. Надо было встать, поехать на вокзал и купить обратный билет в Ригу… Сколько я так просидел, не знаю. По-моему, целую вечность.
«Что грустишь? Прокатили? – услышал я над собой звонкий мальчишеский голос, поднял голову и увидел вихрастого паренька небольшого роста с веселыми голубыми глазами. – Меня тоже бортанули. Пошли во МХАТ, там сегодня последняя консультация перед первым туром».
Меня поразило не то, что он без тени смущения заговорил совершенно с незнакомым ему человеком, а то, как он обратился ко мне. Неужели можно вот так легко говорить о несчастье, что обрушилось на наши головы?! «Прокатили, бортанули…» Уничтожили! Убили!