Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний
Шрифт:
«Кончай киснуть! Не удалось здесь, в другом месте прорвемся! Пошли!..» Парнишка весь светился оптимизмом и невольно заразил и меня.
Как ни странно, абитуриентов в Школе-студии было немного. Мы подошли к столику, за которым сидела молоденькая девушка. Она заполняла консультационные листы. «Бабятинский Валерий», – назвал себя мой новый знакомый. Следом за ним представился я. Так мы и познакомились.
Когда нашу «пятерку» завели в 7-ю аудиторию, я ахнул от неожиданности. Напротив двери за столом, покрытым зеленой материей, сидела моя старая знакомая – Евгения Николаевна Морес. Она меня тоже узнала и вызвала читать первым. Теперь-то я знаю, что читать или играть лучше всего «с устатку» и голодным, а тогда
Это была крохотная, но победа! И день 25 июня, начавшийся для меня так ужасно, все же закончился небольшим успехом. Выйдя из Школы-студии, я вспомнил, что забыл позвонить отцу, и кинулся к телефону-автомату. На том конце провода никто трубку так и не взял. «Ох и влетит же мне!» – подумал я и позвонил на квартиру Землянским. «Не пытайся оправдаться! – прозвучал в трубке суровый голос Галины Ивановны. – Немедленно домой!»
На Мархлевского меня уже ждали. Оказывается, Глеб Сергеевич сам поехал в Щукинское училище и узнал, что сын его на третий тур не прошел. Мое исчезновение всполошило всех Землянских не на шутку.
«И где ты пропадал? – набросилась на меня Галина Ивановна, едва я переступил порог. – Мы тут с ума сходим, а он шатается неизвестно где!.. Мать три раза звонила, места себе не находит!.. Что молчишь?»
«Есть хочу», – пролепетал я. Со вчерашнего вечера у меня во рту не было ни крошки.
Меня усадили за стол, и я рассказал о своих злоключениях, не преминув прибавить, что мое чтение очень понравилось Е.Н. Морес.
Когда я пошел провожать отца на троллейбус, мы заговорили о том, как быть дальше: звонить М.Ф. Астангову или погодить? И пришли к выводу, что сейчас звонить глупо: в Щуке я произвел неблагоприятное впечатление, и просить Михаила Федоровича, чтобы он упросил кого-нибудь из педагогов прослушать меня еще раз, просто некрасиво. Посмотрим, как у меня сложатся дела во МХАТе.
На следующее утро я позвонил Жене Солдатовой. Она тут же примчалась ко мне, и началось!.. Наша репетиция перед завтрашним первым туром во МХАТе длилась пять часов без перерыва! Так долго я никогда еще не работал. В половине шестого мы решили закончить, и я в знак благодарности повел Женю обедать. Денег на ресторан у меня, естественно, не было, пришлось угощать ее в столовке у Сретенских ворот.
Мы прошли с Женей всю мою программу от начала до конца, выбрали репертуар, который следует читать, а также запасные варианты на случай, если комиссия попросит прочитать что-либо еще. «Хорошо бы тебя к Карлычу определить», – в задумчивости проговорила Женя, допивая яблочный компот. «Какому Карлычу?» – дрожащим голосом спросил я. «Есть у нас такой педагог – Виктор Карлович Монюков, – объяснила Женя. – Мне кажется, ты в его вкусе… Ладно, там видно будет». Она поставила пустой стакан на стол. «Встречаемся завтра в Школе-студии в 12 часов!..»
Народу на этот раз в Школе-студии было не протолкнуться. И на третьем этаже, где проходили прослушивания, и на втором – возле раздевалки, и даже на лестнице гудел, шумел встревоженный абитуриентский улей. Я с трудом разыскал Женю. «Все в порядке, – успокоила она меня. – Я договорилась, пойдешь к Карлычу». Это был добрый знак.
Ждать пришлось довольно долго, прежде чем я услышал свою фамилию и вместе с остальными членами «пятерки» направился в уже хорошо знакомую мне 7- ю аудиторию. За столом экзаменатора сидел импозантный, красивый мужчина средних лет. За его спиной, у окна, человек пятнадцать студентов. Любовь к педагогу проявляется у студентов в том, что они с удовольствием присутствуют на всех занятиях мастера, даже если это всего-навсего
Монюков мне понравился: строгий, серьезный, без тени позерства или самодовольства. Он принялся просматривать экзаменационные листки, изредка коротко взглядывая на дрожащих абитуриентов. Была в нем эдакая барская стать, в каждом движении ощущалась порода.
Я читал четвертым. Тех, кто читал до меня, я слушал вполуха, стараясь не глядеть в их полные ужаса глаза. Наконец Монюков назвал мою фамилию: решительный момент наступил.
«С чего хотите начать, Сергей Глебович?» – никто еще не называл меня по имени-отчеству, и я смутился, а смутившись, разозлился опять. «С Достоевского!» – с вызовом ответил я. «Весьма похвальная дерзость, – успокоил меня Виктор Карлович. – Прошу».
Я заранее решил, что моим основным партнером в «Игроке» будет игровое поле рулетки – в данных условиях стол экзаменатора, тем более что покрыт он был зеленой скатертью. Прежде чем начать, мысленно нарисовал на этой скатерти все сектора, как тому следует быть в настоящем сasino, и, когда все цифры и надписи встали на свои места, начал: «Прямо передо мной, на зеленом сукне начертано было слово „Passe"…» И рукой указал туда, где, по моим представлениям, оно должно было находиться. Получилось это у меня довольно реалистично: кто-то из студентов за спиной Карлыча даже привстал, чтобы получше разглядеть, куда я указываю. Это меня воодушевило, и я понял: «Серега, ты на верном пути!»
По темпераменту и по натуре своей я не игрок, но понять, что такое азарт, кажется, могу. Конечно, этот мальчишеский азарт не идет ни в какое сравнение с той болезненной страстью, которую испытывают настоящие игроки, но я был искренен, и этого оказалось довольно. Лихорадочное состояние, по-моему, довелось испытать каждому, мне-то уж точно, поэтому никакого насилия над своей психикой я не совершал.
«Я тогда ощущал какое-то непреодолимое наслаждение хватать и загребать банковские билеты, нараставшие кучей предо мной…»
Я вспомнил, как, играя с Виталиком в «фантики», я однажды обобрал его до нитки. Какое же фантастическое удовольствие я тогда испытал!..
«…Я бросился на билеты, скомкал их в карман, не считая, загреб все мое золото, все свертки и побежал из вокзала…»
Я закончил и осторожно взглянул на Карлыча. Он сидел, чуть подавшись вперед, и, как мне показалось, с интересом разглядывал меня. «Так… А сейчас давайте послушаем в вашем исполнении басню. У вас, я надеюсь, Крылов?» И далась им всем эта басня! «У меня, конечно, Крылов, но предупреждаю заранее: басни я читать не умею, – решил я стоять до последнего. – Давайте, я вам лучше Блока почитаю». – «Блока мы обязательно послушаем, но басню, Сергей… – Монюков заглянул в бумаги, – Глебович, вам все равно прочитать придется. Прошу».
«Эх!.. Двум смертям не бывать, одной не миновать», – сказал я сам себе и набросился на Крылова с таким остервенением, что во рту даже оскомина появилась.
«По улицам слона водили, как видно, напоказ…»
Прочитав первую строчку, я, вероятно, скроил такую постную рожу, что среди студентов послышались смешки. А что? Так мог бы читать эту басню человек, который принципиально не одобряет вождения слонов по городу и бездомных собак на улицах оного. И если бы у меня хватило ума прочитать в этом ключе всю басню, мог бы родиться интересный актерский ход. Но тогда я бубнил слова Крылова, не слишком вдаваясь в житейские проблемы Моськи. Карлыч сразу понял это. «Достаточно, – остановил он меня. – Вы правы, басня не ваша стихия». Я вздохнул с облегчением и, даже не дав педагогу предложить мне продолжить, объявил: «Александр Блок. Без названия».