Слабое звено
Шрифт:
— Он мне не рассказывал ничего, что я могла бы назвать личным. Я и работаю-то с ним всего года два, большую часть из которых я была в заморозке. Самый искренний разговор по душам произошел, когда он меня спас и наорал на меня от всей души.
— Это когда ты сбросилась с планетоида?
— Не сбросилась, а случайно попала под опасный угол репульсионного поля.
— По мне так разница не велика, — пожала Рахаф плечами, — Возможно, я бы за такое тоже на тебя наорала. Но тебе и без того досталось. Как ты, не проверяла?
— Что? — посмотрела Ирма на подругу в поисках ответов.
— Ну… вдруг, у тебя
— Проверяла, — отвернулась Ирма обратно, стыдливо спрятав взгляд, — Залезаю в скафандр — все хорошо. А когда герметизирую его — сразу сердце начинает из груди выпрыгивать и чувство такое, что воздуха не хватает. И самое обидное, что сейчас я понимаю, что это глупо, и воздуха там вполне достаточно, но в герметичном скафандре на меня накатывает какая-то паника, и я уже не могу здраво соображать. Кажется, Ленар называл это посттравматическим расстройством.
— Ленар просто лапочка, — неожиданно выпалила Рахаф, на секунду нещадно разорвав нить разговора, — Но мне кажется, что тут он не прав. По-моему посттравматическое расстройство — это нечто с более ярко выраженными симптомами, не ограничивающееся точным воспроизведением триггерных ситуаций.
— А что же тогда у меня?
— Понятия не имею, — потерлась она спиной о перекинутый через мешок ремень, — Я техник, а не психотерапевт.
— Ну кто бы сомневался, — разочарованно выдохнула Ирма, прищурилась и вновь посмотрела на свою собеседницу, — А что значит «Ленар просто лапочка»?
— Видный мужчина, — последовал беззастенчивый ответ, — Статный, уверенный в себе…
— Так вот к чему все эти дурацкие расспросы о нем.
— Я просто подумала, что раз мы здесь все равно не спим и ходим друг к другу в гости, то не воспользоваться ли ситуацией и немного… социализироваться.
— С ума сойти! — отразился от переборок склада удивленный восклик, — И это еще меня все обвиняют в непрофессионализме!
— Устав мне не запрещает неуставных отношений с не приписанными к моему месту работы лицами, — парировала Рахаф и хитро улыбнулась, — Никогда не задумывалась об этом?
— Разве что чуть-чуть, — Ирма подняла руку и свела пальцы в жесте «чуть-чуть», — Все равно не понимаю, какой смысл. Через несколько месяцев мы вернемся на Нерву и разлетимся в разные стороны. Вы с Ленаром никогда больше не увидитесь.
— Мы и с тобой никогда больше не увидимся, но зачем-то сейчас лежим на мешках с удобрениями и тратим время на то, что обсуждаем мужиков.
— Ладно, в чем-то ты права, — согласилась Ирма и углубилась в думы, — У меня есть «неуставные отношения» с одним человеком.
— Так, — с жадностью в голосе протянула Рахаф и облокотилась на мешок, обратившись в слух, — Насколько неуставные?
— Мы с ним не спали целых четыре месяца.
— Ах, это наш врач! Игорь Соломни… Солони… Сол…
— Соломенников, да. И, кажется, эти отношения стали настолько «неуставными», что я теперь в каком-то смысле буду даже рада тому, что мы с ним после прибытия на Нерву расстанемся навсегда.
— Не расскажешь?
— Ни за что, — отрезала Ирма и добавила, — Но могу лишь сказать, чем больше я что-то делаю, тем больше все идет наперекосяк.
— Ручаюсь, что здесь твоя полоса невезений прервется.
— Почему?
— Да потому что иначе тебе впору давать инвалидность, — усмехнулась
Если бы не целая вереница факторов, отягощающих работы на Шесть-Три, такую работу едва ли можно было бы назвать тяжелой, но не всем и не всегда дано диктовать рабочую обстановку в полевых условиях, поэтому техники мужественно прикусив язык все снова и снова лезли в тяжелые скафандры и по шесть часов проводили в крайне неудобных положениях, испытывая дискомфорт от всего на свете, вплоть до собственных костей.
Для Радэка это был вызов. Он с честью его принял, с позором проиграл битву и с глубоким мышечным спазмом отправился в лазарет. От работы его не освободили, зато прописали ему курс физиотерапии и вынудили в качестве компромисса поменяться сменами с Эмилем. Так глубоко шокированный Эмиль оказался на рабочем посту с плазменным резаком в руках на двенадцать часов раньше положенного, освобождая ниши в переборках от испорченных коммуникаций и беззаботно беседуя со своим новым куратором:
— …лишь на бумаге ответственны за теплообмен, но на самом деле часть теплообмена лежит на системе жизнеобеспечения, будь то воздушная среда, водопровод и термоэлектрические каналы. А теперь вообразите себе, Ильгиз, что две трети корабля начисто лишены системы жизнеобеспечения. Несущих двуквадров в носовой секции нет, воздуха нет, водопровода нет, ничего нет. В корме будет задерживаться слишком много тепла, а это серьезное нарушение норм температурного режима.
— Полагаю, в нашей ситуации, знаете ли, это не так важно, — вяло ответил Ильгиз и громко зевнул, — Нам не нужен весь корабль. Лишь его маршевые двигатели, энергосистема и контрольное оборудование.
— Контрольное оборудование, знаете ли, находится в носовой секции, — напомнил Эмиль, и с натужным рыком выдрал из стены пучок оплавленных проводов, — И носовая секция как раз наиболее уязвима к перегрузкам и перепадам температур.
— Марвину не страшен ни холод, ни вакуум, — прохрипел Ильгиз так, будто во время этой фразы потянулся всем телом, — Если у нас где-то треснет корпус, то черт с ним.
— Ах, какие же мы все-таки самоуверенные идиоты… — почти пропел Эмиль и вонзил плазменную струю в очередной кусок металла, столь же бесформенного, сколь и бесполезного.
— Кто?
— Мы все. Ваш Шесть-Три попал в очень серьезную аварию. Вы ведь знаете, что с кораблем тяжелой категории по межзвездной классификации может произойти сто семьдесят пять аварийных сценариев? Двадцать семь из них оканчиваются тем, что экипаж вынужден бросить корабль и добираться до цивилизации на челноках. И вот этот случай — один из тех самых двадцати семи. Корабль полностью вышел из строя, а мы такие самоуверенные идиоты, знаете ли, возомнили себя великими кудесниками инженерного искусства и пытаемся вернуть корабль в строй прямо посреди комического ничто, да еще и при постоянной опасности, что сейчас в нас угодит еще какой-нибудь космический осколок, летящий на диких скоростях… нет, ему даже не нужно лететь, потому что мы сами летим ему навстречу с физической скоростью в девяносто тысяч километров в секунду. Черт, да это же тридцать процентов от световой! На что мы надеемся? Если мы во что-то врежемся, то даже испугаться не успеем.