Слабость Берсерка
Шрифт:
Глава 2
Путешествие в Айзенвейл
Условия на лодке были почти невыносимыми, и потому, оказавшись на твердой поверхности, многие были готовы целовать землю. Нас держали в трюме, в самом низу, не снимая кандалов, и моя голова почти постоянно находилась у чьих-то вонючих ног.
Но запах — последняя из проблем, которая должна была меня волновать.
Мы пересекали глубокие воды, которые старушка Бринья называла Неспокойным Проливом, когда половине рабов, находившихся в трюме, стало плохо. Возможно, наверху ситуация
Они, там, наверху, могли освобождать свой обед за борт. А мы, здесь, в трюме, не могли.
В итоге я с крепким мужичком по имени Урек разделила рабов на два лагеря, перегородив пространство тяжеленными ящиками, которые здесь хранились. Слева, ближе к лестнице, откуда нам спускали еду, находились «больные», а справа — «здоровые», не желающие, чтобы на них вырвало тех, кому уже плохо.
— А рыдала-то как в повозке! — жаловалась на нашу «тиранию» женщина лет тридцати между приступами тошноты. — Прямо вся несчастная сидела, даром что здоровенная! Показала своё нутро — вот почему тебя и продали!
Я только сцепила зубы, сдерживая ругательства и переживая боль от её слов. Я бы, может, и огрызнулась, но боялась, что снова могу начать плакать.
Пугало будущее, но хуже — осознание того, что я больше никогда не увижу сестёр и братьев, свою единственную подругу в деревне. Никогда не обниму мать, любовь к которой упрямо жила во мне, несмотря ни на что. Никогда не увидит меня счастливой и любимой другим единственный мужчина, которому я призналась в чувствах — Рензо, сын нашего старосты.
Что мне слова какой-то женщины, к тому же измазанной собственной рвотой, когда мои собственные родители продали меня в рабство?
— Не слушай её, — пыталась утешить меня старушка Бринья, но эти слова лишь вызвали болезненный всхлип.
Я никогда не умела принимать сочувствие — от него становилось только хуже.
Граница с Айзенвейлом выглядела грозно: массивная горная гряда разделяла мёртвую степь, где по утрам лежал иней, и земли северных кланов, о которых сейчас говорили слишком разное.
Одни утверждали, что там всё ещё хуже, чем на архипелаге: рабство, убийства, воровство, произвол ярлов.
Но были и другие — те, кто верил что новый король изменил порядок, что почти все кланы подчинились его власти, что дороги стали безопаснее, а раб может выкупить себя. Захват новых пленников — под запретом, как и их провоз из других земель…
А значит, наш караван, доверху набитый рабами, считался здесь вне закона.
Если бы я была уверена, что всё это правда, возможно, решилась бы на побег и попыталась пересечь гряду. Но истории, которые я слышала об Айзенвейле с детства, а также сомнения в правдивости информации о новом короле Севера, живущие в половине рабов, останавливали меня от этого безумия.
— Опять ты у окна сидишь! Кто тебе позволил, корова?! — возмущалась всё та же женщина, с которой у нас ссора тянулась ещё с лодки.
— Хочешь, чтобы запах твоей рвоты влетал вместе со свежим
— Замолчите, замолчите! — истерично закричала одна из рабынь, сидящая напротив, у того же окна. Бринья, что была рядом со мной, поморщилась — вопли новенькой были такими пронзительными, что звенело в ушах. — Я не уйду от окна! Вы знаете, кто я?!
Да нам-то какая разница?
Эту девицу подобрали в первый день по прибытии на материк, ещё до того, как мы приблизились к гряде. Её и других рабов окольными путями вывезли из Айзенвейла, но, разумеется, остальные терялись на фоне её громких воплей.
Она была красива — по-настоящему. Я никогда не видела настолько нежной кожи, шёлковых волос, ухоженных рук. Новая рабыня обладала утончённой, хрупкой красотой по которой наверняка сходил бы с ума Рензо.
— Меня зовут… Леди. Лилеана. Муради! Я — аристократка Ксин’теры! — кричала она, отчаянно пытаясь привлечь внимание работорговца. — Вы обязаны выделить мне отдельную повозку! Снимите с меня кандалы! За меня выплатят огромный выкуп, а если меня найдут в таком состоянии — вас разорвут на части!
Работорговцы не обращали на её крики ни малейшего внимания — а мы, измождённые, не имевшие возможности помыться уже целую неделю, сходили с ума. Спать при таком гаме было невозможно.
— Замолчи уже! — попытался утихомирить аристократку Урек, стукнув кулаком по стенке. — Один день с тобой — а я уже хочу тебя убить.
— Варвары! — не унималась красавица. — Я знакома с Его Величеством! Я — подруга Гарвина Дрейгорна! Мой жених — барон д’Арлейн!
— А я тогда — сам король Эделгард, — усмехнулся Урек, вызвав смех у остальных рабов и полный ненависти взгляд прекрасных глаз.
На самом деле я верила, что она действительно аристократка. У неё был сильный южный акцент, и слишком многое в ней отличалось от нас — осанка, тонкие кости, белая кожа без малейшего следа загара. Но о манерах Лилеаны Муради говорить не приходилось.
— Что взять с необразованных крестьян? — бросила она всё с тем же акцентом. — Знаете, сколько раз я уже попадала в руки работорговцев? Три раза. Просто никто не мог связаться с Гарвином Дрейгорном и бароном д’Арлейн, чтобы вытащить меня!
— И что, никто даже не попытался тебя… — с удивлением начала Бринья, но тут же поймала укоризненные взгляды от каждого в повозке.
Сколько бы мы ни ссорились между собой — все мы боялись насилия. И, будучи рабами, воспринимали его как нечто неизбежное, хотя, по правде говоря, нас пока действительно не трогали.
— Варвары! — возмутилась Лилеана Муради. — Я невинная аристократка, мы не делим ложе до…
Внезапный лязг железа снаружи заставил всех замереть и замолчать. Секундой позже повозка резко дёрнулась вперёд, колёса заскрипели по промёрзлой грязной дороге с таким воем, что кровь стыла в жилах. Кто-то вскрикнул, кто-то вцепился в стены, а я едва удержалась на месте, вцепившись в решётку крохотного окна.