Сладкая месть под Рождество
Шрифт:
– Но… мы были вместе четыре года, – говорю я.
Он вздыхает так, словно я пятилетний ребенок, попросивший купить мороженое в семь часов утра.
– Было весело. Ты же не думала, что я тебя выбрал на всю оставшуюся жизнь, да? Боже, Эбби. Повзрослей. Ты никогда не была той самой. – На его лице опять появляется та злобная ухмылка, и меня начинает трясти. – Ты никогда не была той самой.
В этот момент падает вторая слезинка. Я смотрю на Ричарда в упор сквозь слезы, размывающие все вокруг, отчего кажется, будто я под водой, и думаю, когда
Когда скажет, что это был розыгрыш. Жестокий, но все же розыгрыш.
Он никогда не умел весело шутить. Я, конечно, делала вид, что это не так. Я все эти годы смеялась над его дерьмовыми шутками, чтобы он мог чувствовать себя увереннее…
Но он не сводит с меня глаз, и в его взгляде читается странное сочетание жалости и раздражения. Будто его бесит, что я расстроена и застигнута врасплох его разрывом со мной, о котором за четыре года не было ни намека.
Я слышу стук в окно с моей стороны. Поворачиваю голову и вижу полицейского, нависающего над автомобилем. Я даже не заметила отражения синих и красных огней на приборной панели, когда он припарковал машину за нашей. Ричард вздыхает, опускает мое стекло, и холодный воздух ударяет по легким, как электрошокер.
– У вас все хорошо? – спрашивает полицейский, и свет его фонарика проникает в салон автомобиля.
Черты его лица смягчаются, когда он видит мое бледное лицо, заплаканные глаза и дорожки от слез по щекам.
– Все в порядке, офицер, – говорит Ричард, как всегда к месту, улыбаясь по-свойски. – Она уже выходит.
Она уже выходит.
Она уже выходит.
Она уже выходит.
Мне нужно несколько секунд, чтобы осознать, что Ричард имеет в виду.
Он хочет, чтобы я вышла из его машины.
Потому что он только что расстался со мной.
И его же ждут на вечеринке, в конце концов.
Мы встречались четыре года, а у него даже не хватило совести расстаться со мной так, чтобы можно было все обсудить и закрыть все вопросы. Вместо этого он бросает меня посреди дороги, когда я одета в гребаный костюм кролика.
Это так унизительно.
– Вы припарковались на пожарном проезде, – говорит офицер, и мне кажется, что он смотрит на Ричарда с раздражением и, возможно, даже с отвращением.
– Извините, сэр. Я не думал, что буду здесь так долго. – Он наклоняет голову ко мне, и его внезапно показавшаяся непринужденная улыбка превращается в гримасу разочарования. – Эбби, выходи.
В его словах больше нет ни капли терпения, доброты и заботы.
Его голос полон разочарования и раздражения.
Он покончил со мной.
К черту все.
Я хватаю сумочку в виде морковки, которую мы с Кэт нашли в секонд-хенде на Мэйн-стрит, и порываюсь дать ему пощечину. Я уверена, мне станет лучше, но за каждым нашим движением наблюдает полицейский, а я на девяносто девять процентов уверена, что Ричард предъявит мне обвинения.
Такой он человек.
Он Чад. Знаете, мужская версия Карен? [2]
Вот
И я планировала выйти замуж за этого придурка?
Вместо того чтобы ударить его, я тянусь к двери и дергаю ее, чтобы открыть. Но, конечно же, она закрыта, черт ее дери. Ричард вздыхает с выражением лица, говорящим: «Боже, эта женщина ни на что не годится», и я только сейчас понимаю, что он слишком много всего делает, вместо того чтобы просто открыть дверь.
2
Карен – сленговый термин, используемый для описания чересчур требовательной и конфликтной белой женщины. – Примеч. пер.
Я выхожу из машины.
Закрываю дверь.
А потом стою у своего подъезда и смотрю сквозь слезы на пафосную красную машину, без колебаний уезжающую прочь.
Полицейский поворачивается ко мне.
– Мэм, у вас все хорошо? Он… что-то сделал с вами?
Я отвечаю, не глядя на него:
– Он разбил мне сердце.
Полицейский продолжает смотреть на меня, глупо моргая.
Я уверена, что он сожалеет о своем вопросе, как и многие люди в разговоре со мной.
– Все нормально. Он ничего такого не сделал. Извините, что припарковались на пожарном проезде, – говорю я глохнущим голосом. А потом натянуто улыбаюсь и иду назад в свою квартиру, цокая каблуками по бетонному полу.
Я не ощущала холода на своих почти голых ногах, когда выходила из дома, полная надежд и предвкушения. Теперь же он кусается и режет, пробираясь сквозь тонкий нейлон.
В холле я несколько раз тыкаю в экран телефона, ощущая себя заторможенно, будто в тумане, не дающем мне сориентироваться в пространстве вокруг. Я смахиваю экран, нахожу номер Кэми, нажимаю на иконку «Фейстайма», держа телефон прямо перед собой, и плюхаюсь на скамейку в холле.
Зайти в лифт кажется непосильной задачей.
И вернуться в квартиру кажется слишком тяжелым испытанием.
Если я поднимусь туда, то увижу косметику и одежду, разбросанные всюду, и вспомню предвкушение, которое меня наполняло несколько минут назад, когда я собиралась.
Гудки исчезают, экран темнеет, и я слышу звуки вечеринки – смех, крики и незамысловатую хэллоуинскую музыку на том конце провода.
– Привет, Эбс, что такое? – кричит Кэми.
Ее лицо так и не появляется на экране. Она пытается удержать телефон ровно, а вокруг нее толпа людей.
Но, когда я наконец вижу ее, улыбка сползает с лица Кэми.
Я смотрю на уменьшенную версию своего изображения в углу. Не знаю, когда я заплакала, но на щеках виднеются черные дорожки от слез.
Отлично.
У меня лучшие подруги в целой вселенной, потому что в ту же секунду она говорит:
– Черт… Мы будем с текилой через двадцать минут.
2
31 октября
Дэмиен
Ненавижу эти вечеринки.