Сладкая отрава
Шрифт:
Похоже, Койн отказалась от своей ставки на «несчастных влюбленных»? Я слушаю Мастерса и с трудом верю, что все это происходит со мной.
– Они обвинили Капитолий в лживом телевидении, – произносит мужчина. – Обещали заставить его замолчать…
– И заставили, – выдыхаю я и, не сдержавшись, бью рукой по подголовнику переднего сидения.
Машина наконец останавливается неподалеку от того места, где на земле валяются куски бетона и искореженные металлические балки, которые взрывом отбросило сюда. Дальше проезда нет.
Выбираемся
Не раздумывая, я присоединяюсь к группе миротворцев, которые лезут в самое пекло. Мне выдают защитное обмундирование и фонарик. Устремляюсь туда, где зияет дыра одного из чудом уцелевших коридоров: потолок местами осыпался, но это лучше, чем ничего. Где-то совсем близко я различаю мольбу о помощи, но как ни подсвечиваю слабым фонарем в провалы, где мог бы уместиться человек, ничего не нахожу.
Один за другим откидываю булыжники и, надрываясь от их тяжести и обливаясь потом, застилающим глаза, продолжаю всматриваться вниз, в щели между обломками.
– Помогите… – чей-то голос совсем близко, но я не вижу человека.
Перешагиваю чуть левее, и плита, на которой я стою, накреняется под действием моего веса. Сразу же откуда-то снизу раздается вопль боли. В ужасе отскакиваю в сторону, пораженный своей догадкой: человек прямо подо мной. Ору, что есть мочи, стараясь привлечь к себе внимание миротворцев, работающих рядом, и несколько из них приходят мне на помощь.
Напрягая мышцы и тужась изо всех сил, я и еще двое мужчин приподнимаем плиту, а остальные вытаскивают из-под нее человека. Его лицо залито кровью, а обе руки неестественно согнуты, но он тихо стонет, значит жив. Подоспевшие санитары уносят спасенного, а мы продолжаем работать…
Час проходит за часом, адская усталость пробралась, кажется, уже в каждую клеточку моего тела, но я не останавливаюсь. Осознание того, что все произошедшее отчасти и моя вина, давит на меня, буквально размазывая по земле. Мои руки стерты в кровь, а на лбу красуется длинный порез, но это мелочи по сравнению с тем, что чувствуют те, кто все еще остается под завалами…
Значительно позже, после полудня Мастерс буквально силой заставляет меня отдохнуть и перекусить, взывая к здравому смыслу: если я вырублюсь от усталости, то уже не смогу помочь. В палатке, установленной чуть в стороне от места трагедии, я встречаю Финника, который тоже заглянул сюда перекусить.
Одейр одет так же как я: штаны, плотная куртка, в которой дико жарко, зато меньше шансов проткнуть себе внутренности, упав и напоровшись на что-нибудь твердое.
– Ты давно здесь? – спрашиваю я, усаживаясь за один стол с Победителем.
–
– А ты?
– Почти с самого начала, – говорю я и тоже начинаю есть. – Пока удалось спасти семерых. Остальные… Мы находим их уже мертвыми…
Ложка останавливается на половине пути к моему рту. К горлу подступает тошнота от свежих воспоминаний о переломанных конечностях и размажженых черепах. Финник тоже замирает, смотрит в свою тарелку.
– Скорее всего в Тринадцатом не хотели стольких жертв… – неуверенно произносит он спустя время.
– Серьезно? – удивляюсь я. В моем голосе непривычные истерические нотки. – Они взорвали к чертям телецентр до отказа набитый людьми!
– Капитолийцами… – едва слышно поправляет меня Одейр.
– Что? – я часто моргаю и, кажется, не понимаю, что имеет в виду Финник.
– Для многих жителей Дистриктов, особенно удаленных, капитолийцы… не совсем люди, – неловко поясняет Победитель. – Пока остальная страна пухнет и мрет с голоду, они тут жируют от пуза…
Я с такой силой сжимаю в руке ложку, что, наверное, сейчас переломлю ее. Я не возмущен. Я не зол. Я в ярости! Сотни бесов раздирают меня изнутри, и попадись мне сейчас под руку хоть один мятежник, я не мог бы поручиться, что он ушел бы от меня живым.
– Капитолийцы не люди? Может быть, они не влюбляются? Не женятся? Не рожают детей? – спрашиваю я Одейра пугающе спокойным голосом. – Может быть, они не заботятся о своих стариках? Не оплакивают смерти близких?
Финник смотрит на меня, не моргая, и молчит.
– Что замолчал? – требовательно спрашиваю я. – Они не люди?! Избалованные, развращенные и временами жестокие, но люди! Они такие, какими их научили быть! – я срываюсь на крик. – А кто научил повстанцев, что убивать других человеческих существ допустимо?
– Они любовались, как гибли невинные дети на Играх! – возражает Финник, вскакивая с места.
– И потому мятежники решили разнести город? Сравнять его с землей? – я уже не в силах говорить спокойно: ору, поддавшись эмоциям.
– Заткнитесь оба! – командует Мастерс, входя в палатку. – Мне не нужны сцепившиеся петухи!
Я бросаю на него ядовитый взгляд, но Главу миротворцев это не пугает.
– Здесь моя юрисдикция, Мелларк. Пока вы здесь – подчиняетесь мне. Не нравится – проваливайте! У нас работы невпроворот, а вот времени для разборок нет!
Мы с Финником испепеляем друг друга взглядом, но наконец, глубоко вздохнув, усаживаемся на места.
– Ты тоже прав, Мелларк, – немного погодя произносит Одейр, – не все средства хороши. Даже на войне.
– Война вообще не способ решить конфликт, – обреченно говорю я. – Убивая друг друга, нельзя прийти к компромиссу. Жизнь человека – самое ценное, что есть…
Мы оба замолкаем. Едим в тишине, нарушаемой только ударами ложек о края тарелок да звуками с улицы, где продолжают разбирать завалы.