Сладкие разборки
Шрифт:
Я обернулась к женщине.
— Нет, вам нельзя уходить, — сказала я ей. — Милиция должна записать ваши показания и зафиксировать отпечатки ваших ног, чтобы не было путаницы. Ведь вы же были на месте преступления.
Женщина посмотрела на нас с удивлением и тревогой.
— Да что вы, мои хорошие, — сказала она так же мягко и певуче. — Зачем я нужна милиции? Я и не видела толком ничего.
— Вы, пожалуйста, не создавайте милиции лишних проблем. Потом вас разыскивать, — сказал Костя тихо и бесстрастно. —Оставайтесь здесь, не беспокойтесь, с вами ничего не случится. А вы, Ирина Анатольевна, не стойте как столб. Звоните вашему майору, пусть
И я послушно, как школьница, полезла в «Волгу» к радиотелефону.
Впрочем, я позвонила не только майору Белоглазову, но и Пацевичу тоже. Адвокат выслушал меня спокойно и уже заявил: «Еду», расспросив поподробнее о дороге. С майором Белоглазовым мороки вышло больше. Поначалу он решительно отказался принимать всерьез мои слова, предполагая, что я что-то напутала, что вовсе не человеческую кровь нашли мы в лесочке возле кондитерской фабрики. Потом заинтересовался, с какой стати я потащилась на кондитерскую фабрику и что там делала. Мне пришлось отвечать ему на эти вопросы, хотя я и чувствовала, что за последнее время ответы на них набили оскомину на моем языке. В конце концов майор обещал немедленно приехать вместе с группой экспертов-криминалистов.
Однако Пацевич все равно приехал первым.
— Узнал я, где найти вам дядю Сучкова. — Это было первое, что он сказал мне, выбравшись из машины.
Я вздохнула облегченно: ну, слава богу! Хотя теперь плохо представляла, зачем он нам нужен. Если раньше я всерьез подозревала таинственного сучковского родственника в совершении или, по крайней мере, организации этого преступления, то теперь эта версия выглядела мало убедительной: слишком многое говорило в пользу версии с Анжелой и ее криминальным любовником. Тем не менее я взяла протянутый мне Пацевичем листок с адресом.
— Его зовут Сучков Николай Васильевич, — пояснил Пацевич, — это дядя по отцовской линии. Адрес: проспект Строителей, дом 37"а", рядом с ДК завода «Техстекло». Знаете, где это?
Я не знала, но решила, что всегда найду у кого спросить.
— Я уже звонил ему, — продолжал Пацевич, — разговаривал с Николаем Васильевичем. Он ждет вас завтра весь день, приходите в любое время. Они оба, Николай Васильевич с женой, уже очень дряхлые, никуда не ходят и вашему визиту будут рады.
Сказав это, он отправился беседовать с хозяйкой собаки.
На место преступления Костя Шилов адвоката не пустил. Мне пришлось клясться, что Костя — человек очень серьезный, и раз он сказал, что кровь там есть, значит, это так. Я успела рассказать Пацевичу и о своем визите к Анжеле сегодня утром, и о слежке за желтым фургоном, в котором она ехала, и про огромный особняк, ее новый дом, и про беседу с охранником кондитерской фабрики, рассказавшим нам столько интересного и назвавшим в числе прочего и фамилию хозяина особняка. Пацевич слушал меня молча, внимательно, не перебивая. Время от времени кивал в знак того, что слышит. Я даже льщу себя надеждой, что в его глазах, выражении лица чувствовался не только профессиональный интерес к тому, что я излагала, но и уважение, и даже восхищение, что нам удалось так много раскопать за сегодняшнее воскресенье. Я, во всяком случае, чувствовала гордость, пересказывая Пацевичу эти факты. Когда я назвала фамилию Чубатого, адвокат едва заметно вздрогнул, повернулся и посмотрел на меня пристально, но, ничего не сказав, стал слушать дальше.
Пацевич, выслушав меня, уже собрался было съездить до проходной кондитерской
Уже начало смеркаться, когда они оба вернулись, и адвокат и майор. С заходом солнца стало заметно холоднее. Мой нос чуть-чуть пощипывало, как при легких заморозках. Майор наконец объявил, что мы свободны. И мы все четверо — Пацевич вместе с нами — спрятались от холода в салоне Костиной «Волги».
Я стала рассказывать адвокату собственную версию преступления, включая туда и свои выкладки с момента совершения его, роль Анжелки и бородавчатого в этом деле и, разумеется, мою собственную, навязанную мне роль. Выслушав меня, Пацевич сказал:
— Все это хорошо и выглядит убедительно. И как я сейчас вспоминаю факты, возразить против этой версии я не в состоянии. Только задумывались ли вы над одним очень простым вопросом: как мы все это будем доказывать?
Нет, не задумывалась! Все молчали в растерянности и недоумении, а Пацевич продолжал:
— Это ведь у Агаты Кристи да в американских фильмах все просто. Изложил преступнику свою версию, тот услышал, что все знают, как на самом деле было, испугался и во всем сознался. В том, что Чубатый нас с вами сильно испугается и сознается, я лично сомневаюсь.
Пацевич умолк, а я, набравшись храбрости, спросила:
— А кто такой этот Чубатый, вы случайно не знаете?
Пацевич оглядел нас, сидящих в «Волге», взглядом, выражавшим безнадежную печаль и сожаление.
— Сказать, что он очень солидный, один из самых солидных людей в нашем городе, — значит ничего не сказать. Разумеется, в теневой его части. В криминальном мире. Но имейте в виду, Чубатый — это как раз та часть криминалитета, с которой милиция предпочитает не связываться. Завтра у меня трудный день, — сказал адвокат со вздохом. — Судебный процесс в десять часов. И потом еще вот это. — Он кивнул из окна «Волги» на работающих при свете фар криминалистов. — Придется присутствовать при допросе Игоря Горелова. Но все равно завтра я встречусь с коллегами в суде, поспрашиваю их и завтра буду знать о Чубатом что-нибудь более определенное, только едва ли это что-нибудь изменит. К Чубатому надо подъезжать с более серьезными уликами, свидетелями, неопровержимыми доказательствами.
Он снова умолк, и молчание это навеяло на нас бесконечную тоску и безнадежность. — Знаете, я вас, конечно, должен поблагодарить за старания, — Пацевич перешел на более оптимистический тон, — спасибо за труды, это все действительно очень продвинуло дело — то, что нашли этого охранника и место убийство Сучкова. Завтра будут известны результаты экспертизы, он кивнул в сторону работающих криминалистов, — давайте завтра и поговорим. Приходите ко мне в офис, — Пацевич задумался, — часам к пяти вечера. Нет, даже чуть попозже, в половине шестого. Извините, раньше не могу, весь день забит. Тогда и обсудим все. Хорошо?