Сладкий хлеб мачехи
Шрифт:
— Варь, но это же ее дом… Что делать — она как хозяйка имеет право на все свои закидоны, как ты выразилась. Это ее территория, и спасибо ей большое, что она нас еще на улицу не гонит.
— Нет, не имеет она никакого права! Я, конечно, все прекрасно понимаю и про территорию, и что мы свалились на нее, как снег на голову, что старческий покой нарушили и все такое… Но это не дает ей права над нами измываться и с дурацкими наставлениями в душу лезть! Нет, ну в самом деле, Бась… Если мы ей не нужны, так и не пускала бы вообще! Выгнала бы нас к чертовой матери! А только фигушки она нас выгонит,
— Варя, но она же старенькая уже! А к старости характер у человека лучше не становится.
Тем более она всегда была такая… сложная женщина. Я была молодая, она и меня уму-разуму пыталась учить.
— А мне, если хочешь знать, такая учеба по фигу! Я не хочу, чтобы меня так учили! Кто она мне, чтобы меня учить? Какая родня? Она твоя тетка, вот ты ее и слушай! А я не буду! Не буду!
— Не ори. Тетю разбудишь.
— Да хрен по деревне ее разбудишь. И два по селу. Спит, как сурок, даже отсюда ее храп слышно.
Насупившись, Варя повозила ладонями по столешнице, потом подняла на Басю насмешливые глаза, собралась было еще сказать что-то по поводу тети-Дуниного неправильного поведения, но Бася ее опередила, выпалила торопливо и требовательно:
— И все-таки, Варя! Ты должна послушать меня! Тебе следует немедленно прекратить всяческие отношения с этим мужчиной! Ну, я прошу тебя…
Моргнув, Варя помолчала немного, потом с шумом выдохнула из себя воздух и закатила глаза к потолку, всем своим видом демонстрируя усталость от затянувшегося разговора. Еще помолчав, произнесла тихо, щедро добавив в голос насмешливо-тягучих менторских ноток:
— Нет, ну сколько можно об одном и том же… Ну вот скажи мне, Бась… Ты, к примеру, не допускаешь мысли, что наносишь мне сейчас душевную травму? Может, я так сильно в него влюбилась, что жить не могу? По самые уши втрескалась? Что я голову от него напрочь потеряла? А? Не допускаешь?
— Но послушай, Варенька…
— Нет, это ты меня теперь послушай! Если ты сама когда-нибудь так влюблялась, то поймешь и услышишь! Не хотела пока ничего рассказывать, да уж ладно…
Коротко вздохнув, она перегнулась через стол, оперлась локтями о столешницу, сложила подбородок в подставленные кулачки. Глаза ее вспыхнули, будто дали сигнал рвущимся наружу торопливым признаниям, губы растянулись в счастливой дрожащей улыбке.
— Понимаешь, Бась, он такой… такой… Я даже сама не могу объяснить, какой он! Но попытаюсь… Вот, к примеру, сижу я в машине, а он рядом, и я будто таю-исчезаю вся… А потом раз! — и, наоборот, чувствую, будто меня самой много-много становится! Прямо лопнуть готова! А еще он все время знаешь как говорит?
— Как? — держась за сердце, глухо переспросила Бася.
— Он говорит, что я настоящая принцесса, только я временно забыла об этом… Представляешь?
Мечтательно вздохнув, Варя сжала кулачками щеки, уставилась с улыбкой в кухонное пространство, не замечая, как исказилось тревогой и болью лицо мачехи. Потом снова заговорила тихо:
— Он, знаешь, когда первый раз меня домой подвез — так смешно было! Машина остановилась, а я, главное дело, сама рванула дверцу открывать, сама на улицу выскочить
Прикусив губу, Бася лишь усмехнулась горько. Протянув руку, нежно коснулась Вариной головы, провела ладонью по вьющейся гриве волос:
— Варенька, Варенька… Бедный, бедный ты мой ребенок…
— Здрасте, приехали! — удивленно дернулась под ее рукой Варя. — С какого перепугу я вдруг бедная-то?
— Да как тебе объяснить, Варенька… В общем, это не ты виновата, это мы с отцом тебя так воспитали… Наверное, просто любили мало. Это я, я виновата…
— Ой, да при чем тут ты? И не виновата ты вовсе… Все бы так своих детей любили, как ты меня! И вообще хватить тебе за меня переживать да убиваться! Ты же знаешь, я у тебя умная. И хитрая. Ничего, прорвемся, Бась…
— Ладно, пойдем спать, умная ты моя. Тебе завтра вставать рано.
— Ага, пойдем. А то я носом уже клюю.
Прокравшись гуськом в комнату, под аккомпанемент отрывистого храпа тети Дуни они тихо устроили себе постель на полу, тихо разделись, легли под одно одеяло. Вздохнув, Варя прошептала тоскливо:
— Вот и попробуй усни тут… Тетя спит как в трубу дует…
— А я, знаешь, уже привыкла как-то. Не замечаю даже… — прошелестела ей в ответ Бася, устраиваясь поудобнее на хилом матрасе.
Придвинувшись поближе к мачехе, Варя устроила голову у нее на плече, зашептала в самое ухо:
— Ой, Бась… Ты вот все ругаешь меня, ругаешь и не понимаешь даже, какая я сейчас счастливая… Бась, а ты моего папу любила? Только скажи честно? Любила?
Вздохнув, Бася выпростала руку из-под одеяла, молча погладила ее по голове.
— Ну? Любила или нет? Он, по-моему, тебя очень любил… И все время хотел что-то тебе доказать…
— Спи, горе ты мое. Психолог доморощенный. Спи.
— Мгм… Я уже почти сплю… А еще скажи — утро вечера мудренее. Не сказала еще…
— Да, именно так и есть. Утро вечера мудренее. Спи, Варюша…
Вскоре Варя действительно засопела тихо и ровно, обхватив ее шею руками. Потом вздрогнула во сне, пробормотала что-то, перевернулась на другой бок. Белая луна, чудом выкатившись из набрякших осенней моросью облаков, заглянула в окно, окатила тоской. Лучше бы подсказала чего, глупая. Как, как ей теперь быть-то? Как справиться с этой ненужной, взявшейся из далекого прошлого ревнивой болью, как выкинуть ее из сердца, чтобы не препятствовала поступать правильно и разумно, по-матерински? Конечно, по-матерински, а как же еще? Была бы жива настоящая Варина мать — как бы она поступила в этой ситуации? Наверняка оградила бы дочку от будущих и неминуемых разочарований… Вот и ей тоже надо — Варю оградить. Обязательно надо. Это ее долг, в конце концов. А собственную ревнивую боль надо просто-напросто отделить от Вариной проблемы, перевести в другую ипостась, в сокровенную, тайную.