Сладкий привкус яда
Шрифт:
– Очень рад, очень рад! Давай-ка сядем здесь, иначе потом вообще окажемся на задворках… Палка, палка, огурец…
Вежливо отстранив меня, забыв о моем существовании, он взялся за стул, стоящий рядом с Хрустальским.
Мне очень хотелось сесть поближе к Татьяне, но, пока я собирался это сделать, раздумывая, к каким последствиям это может привести, рядом с девушкой устроился водитель. «Хоть бы куртку снял!» – подумал я и пошел на другую сторону стола, поближе к «аграриям» – садовнице и дворникам.
Садовница, эта удивительная женщина, опять поразила
Татьяна оказалась как раз напротив меня. Наши взгляды встретились. Мне показалось, что глаза девушки наполнены плохо скрытой тревогой.
– Ну что, руки помыл? – услышал я знакомый голос. Рядом пристраивался следователь Мухин. Он двигал стул вперед-назад, переставлял приборы, выравнивал относительно себя тарелку. Стол сразу ожил, наполнился праздничной суетой. Темный костюмчик висел на его худощавой фигуре, как на вешалке.
– Наша задача, – говорил он, – выпить во-он ту бутылку водки… Маслинки! Обожаю маслинки… Я разговаривал со Святославом Николаевичем, – добавил он тише, навалившись на меня плечом. – Понимаешь, что я хочу сказать? Кто-кто, а отец сразу бы заметил подмену… Наливай, и все будет чики-чики!
Он ерзал на стуле, полируя его брюками. Пиджак был расстегнут, без труда можно было заметить под мышкой сбрую с кобурой. Я стал наливать Мухину стопку.
– Я быстро хмелею, потому первую рюмку буду пить весь вечер. Так что ты на меня не смотри… Стоп, стоп! Куда ты столько?
На противоположной стороне стола так же заметно двигался только Хрустальский. На тарелке Родиона уже не было места, но Игорь Петрович, щелкая пальцами, продолжал заваливать тарелку едой.
– Я больше не хочу, – сказал Родион.
– И даже не просите, дорогой Роман Святославович! – кокетливо возразил Хрустальский, поднес тяжелое рыбное блюдо к тарелке и скинул щучью голову, украшенную морковными цветами, но промазал, и голова шлепнулась на скатерть. – Вам не приходилось очищать ауру у китайского целителя Синь Хи Джуна? Могу устроить…
Филя курил, не отрывая от губ пальцев, в которых была зажата сигарета, и не сводил внимательного взгляда с Родиона. Вообще на Родиона смотрели все, но не открыто, а как бы исподтишка. Кроме Хрустальского, Родиона знали все еще до его отъезда в Непал и теперь отыскивали в его бородатом похудевшем и смуглом лице отличия от прежнего облика.
Последним за стол, рядом с князем, сел начальник охраны, который по случаю
Князь дождался тишины и, поднявшись из-за стола, предложил тост за своего наследника.
– Браво! – возвестил Хрустальский, не выслушав тост до конца, и протянул свою рюмку Родиону.
– И что важнее всего, – продолжал князь, метнув на Хрустальского прозрачный взгляд, – не хочу, чтобы вы впускали в душу всякие бредни о моем сыне, которые гультают по городу. Мне обидно, для меня они хуже пощечины. Но скургузить меня никому не удастся! И даю вам свое княжеское слово: это есть мой сын Родион, единственный и любимый, сердце знает, что говорит!
Хрустальский зааплодировал, к нему вяло присоединились строители и охранники. Филипп затушил сигарету в пепельнице и налил себе водки. Родион встал из-за стола, подошел к отцу и, согнувшись, обнял и поцеловал его. Зазвенели рюмки и бокалы.
– Замечательный тост! – захлебывался от восторга Игорь Петрович. – Замечательный! Ну просто замечательный! Ваше здоровье, дорогой… Ах, я все время путаю ваше имя!
– Ну как? – толкнул меня локтем Мухин, вилкой подбирая с тарелки крошки, словно пылесосил ковер.
– Старик уже плохо соображает, – ответил я краем рта.
– М-м-м, – промычал следователь и отрицательно покачал головой. – Нет, эта холодная медвежатина с чесноком – язык проглотить можно! Не пробовал? Умеет же, да? А ты случайно пивные пробки не коллекционируешь?
Садовница, пребывая в своем вечном одиночестве из-за глухоты, заскучала и неожиданно проявила инициативу. Повернувшись ко мне, она подняла рюмку, предлагая составить ей компанию. Лицо ее стало еще красивее от легкой улыбки, умные темно-стальные глаза горели озорством. Я махнул до дна, она только пригубила и, поставив рюмку на стол, соорудила для меня канапе с соленым огурцом, пластинкой адыгейского сыра и крошкой из сельдерея.
– Наливай! – скомандовал Родион, все более оживляясь и все разительнее отличаясь от Татьяны, которая по-прежнему сидела, опустив руки под стол, перед тарелкой с шоколадкой.
– Можно мне?! – вскочил на ноги водитель с рюмкой в руке. Водка полилась по пальцам, волосатому запястью, синему от старой, сморщенной татуировки. Он крутил темной головой во все стороны, будто спрашивал разрешение на тост у присутствующих, но только начальник охраны принял эту просьбу на свой счет и великодушно кивнул.
– Родион Святославович! – с пафосом воскликнул он, наклоняясь над столом, чтобы смотреть в глаза Родиона как можно более прямо. – Хозяин вы мой пожизненный! Вот присутствующие не дадут соврать: сколько работаю с вами, все не могу нарадоваться… Ей-богу! От чистого сердца! У вас нет надежнее слуги, чем я! Одно ваше слово – на рыбалочку, как прошлой осенью, или еще куда – и нет проблем. Как мы с вами лещей прошлой осенью таскали, а?