Сладкий воздух и другие рассказы

Эппель Асар Исаевич

Следы человека или нескольких, ушедших в потемках на работу, часа полтора назад были. Потом их засыпало.

Воздух еще мутный, но уже утро — оранжевых окон быть не может. Их вообще не может быть — маскировка. Да и света нету.

Сверимся со временем. Оно — военное. Сперва в серой мгле кто-то ушел на трудфронт, потом шел снег. Потом, хотя рассвело, в школу не пошли дети школы не работают. Значит — около девяти.

Но где новые следы? Отчего не пробирается кошка? Где дым из труб? Здесь, правда, с утра не топят — не деревня. Тут столица.

Рано протопишь тепло до дня недодержится. Хотя уже и можно бы.

И помоями у крылечек должны прогноиться дырки в снегу, помоечных ящиков нету — раскрадены с заборами на топливо. Идти по сугробам к помойному месту — снег в валенки набьешь. Поэтому льют с крыльца. Стукнет дверь, выскочит женщина и — плоской струей — из ведра в снег.

Вот и стукнула дверь!

Вот и ожил пейзажик!

Теперь вообразим, что мы — галка и были тут какое-то время назад и ничего не увидели; даже галок других, даже ворон. Никто кормиться сюда не наладился. Мы — галка, поняв, что и нам не поживиться, улетели. На недалекую свалку, огромную и даже зимой смрадную — подергать что-нибудь из-под снега.

Клюнем, дернем, проглотим. Клюнем, дернем, проглотим.

И прилетим обратно.

Как все изменилось!

Следы! Они идут к колонке, тянутся от домов к сараям, обводят бывшие дворы, образуют чертеж улицы, пересекая ее и сворачивая в бывшие калитки.

Из труб пошел дым. Не из всех. Потом в одних пропал, в других возник. Дым не валит, не стоит столбом — нет хороших дров и сильного мороза. И возле почти всех крылец в снегу черные дыры, а еще желтые скважинки человечьих излияний.

Мы — галка — начинаем подлетать к помойным этим воронкам, но видим на обсосуленных зевах сморщенные очистки картофелин, поганые сопли вареного лука, клоки женских волос, подметальный мусор, нитки и лоскутки маскировочных одежд — клевать нечего.

Еще мы видим, что возле одного сарая с печной трубой (если с трубой, значит, дом, а не сарай) жизнь не обозначилась. Снег как был нетронутый, так и остался пухлый.

Заметили мы и кошку, узкую телом и с плохой шерстью. Мы остерегающе крикнули, но зря — других птиц так и не появилось, а кошка вроде направляется к сараю с трубой. Идти ей еще два бывших двора, так что осмотреться насчет поживы у нас время будет.

Снижаемся и видим тихую попытку дыма из неуместной на сарае трубы. Три верхних кирпича ее, похоже, сковырнулись в дымоход. Нам-то что! Нам надо опуститься — у стенки вроде что-то есть. Опустились. Есть. Узенькая полоска. Дергаем. Полоска отрывается от своего примерзшего конца. Скачем с лоскутком в клюве, оставив первыеследы. Разглядываем добычу. Нам нравятся такие бордовые полоски. В другой раз можно бы для красоты и припрятать, но сейчас мы — голодная галка и беремся полоску переварить. Проглатываем и улетаем. Теперь мы — полуголодная галка.

Галка дернула полоску тонкой кожи, вмерзшей у стенной кромки, по-сарайному без фундамента уходившей в грунт. Птичье усилие отломило и ломтик штукатурки. Штукатурка

была глиняная, самая непрочная, и в разных местах давно отвалилась, обнаружив решёта заглиненной дранки и старые доски, щели меж которых забивала труха.

В стене над галочьей находкой было окошко, из которого полоска когда-то, видно, и выпала. Бесфорточное, в четыре мелких стекла, а размером с форточку. Стекольца обмазаны допотопной растрескавшейся поперек себя замазкой, кое-где короткими столбиками вывалившейся. Окаменелые фрагментики эти лежат, наверно, тут же под снегом и весной забелеются на черной земле, как прошлогоднее собачье дерьмо.

Второй — зимней — рамы в окошке нет, зато изнутри свисает угол ватного одеяла, стеганного из давно расползшегося сатина-либерти. Сквозь когда-то красные, а сейчас цвета старой крови, тонкие волосья основы глядит нечистая вата.

Труба, из которой совершалась попытка дыма, торчит на односкатной кровле, общей с крышей стоящего впритык сарая, а значит, мазанка — по сути штукатуренный сарайный отсек — и, значит, сарайной высоты.

Мы это ощутили — оконце расположено на уровне груди и, чтобы заглянуть в него, приходится наклониться (заглянуть мы пытались, но увидели одеяльную рвань).

Справа от окошка — в драночных выломах — стена, а потом сколоченная из мертвых досок калитка с кривыми прозорами.

Неужто это вход туда, где пробовал возникнуть дымок? Дыма внутри явно добиваются, кто-то завесился поганым одеялом. Но возможно ли, чтоб в жилище, когда на дворе зима и совсем холодает, вела такая калитка?

Невозможно. Это калитка в сарай. Но в нее пройдешь и по пути в жилье слева в боковой стене хибары, уже за калиткой, обитая рогожами дверь. Они крест-накрест держатся рейками и заведены под скобяную ручку с огромными пригнутыми гвоздями.

У стены — от калитки до двери — скамья. На ней — оловянная миска. В миске что-то вроде мокрого хлеба. Оно не смерзлось — положили, похоже, недавно, но не только что, иначе на снегу были бы следы. Возможно, оставлено по дороге на трудфронт, а следы замело сквозь калиточные прозоры.

К миске и направляется кошка, находясь сейчас за два бывших двора отсюда.

Примыкающий сарай — как бы навес. Потемки, впускаемые щелями калитки и дырявой крышей, являют запустение, подчеркнутое в углу кривыми черенками грабель, лопат и метлы. Насажено все скверно; на палках вероятно болтается и приколочено к залоснившимся черенкам тоже загнутыми гвоздями.

Еще в пустоте стоит на деревянных ногах высокая клетка. Доски ее каркаса — худой горбыль, наколоченная сетка — ржавая. Но что-то мохнатое и теплое виднеется сквозь густоту сетки, не заложенную торчащей из ячеек вонючей желтой соломой. Кролики.

Итак, слева по стене — скамья с миской и рогожная дверь. Справа сарайная пустота. Огородные орудия и кролики принадлежат людям из громоздящейся во дворе бывшей деревянной дачи с башенками и жестяночной, по-церковному кружевной, теперь полупогнившей отделкой.