Сладкий воздух и другие рассказы

Эппель Асар Исаевич

— Так! — говорит Вася и отходит к окошку. На улице пасмурно, в траве мокнет бутылка из-под подсолнечного масла, кажущаяся совершенно прозрачной оттого, что под дождиком блестит, и, если к вечеру не прояснится, майских жуков следует ждать дня только через три.

— Так-так-так! — говорит Вася.

— Так-так-так! — трещит подъезжающий мотоциклет.

Это его далекий перестук спутался, оказывается, со стукотней в похмельном Васином затылке.

Мотоциклет сопровождает черную эмку. Из эмки выходят военные люди, смотрят сперва в записные книжки, потом на

номер дома, и один из них в сопровождении другого, волокущего два чемодана, исчезает за углом, направляясь, вероятно, к Ольгиному крыльцу, потому что больше некуда.

Вася насаживает на голову пилотку, оставаясь необутый и в майке больше ничего успеть невозможно.

В кухне стучат в дверь. Вскрикивает Ольга, и слышится громкий мужской голос:

— Ну, здравствуйте! Здравствуйте, милая Ольга Семеновна! Я буквально на секунду… Здоровы девочки, здоровы, вот младшая чахнет что-то, но молодцом, молодцом! Я вам все потом расскажу. А пока вот привез часть вещей и ваших, и покойного Молдока Хулановича. И ордена его тут. Я еще привез, но захватил пока не всё — сейчас ни секунды нету. Командование вызвало. Если б не по дороге, и сегодня бы не заехали. Здоровы, здоровы девочки. Старшие — совсем молодцы, а младшая — молодцом! Вот же карточка, чуть не забыл! Все расскажу, а сейчас извините… Да я у вас и остановлюсь дня на два, если позволите. Как вы устроились-то, можно взглянуть?..

— Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант! Лейтенант Суворов…

— Батюшки! У вас, оказывается, армия уже квартирует. Сам Суворов на постое. Не знал, извините! Вольно, Суворов! Пуля — дура, штык — молодец!

— Ничего-ничего! Да я рада буду! Вы переезжайте! Хоть недерю, хоть пормесяца живите…

— Вольно, лейтенант! До свиданья и, значит, до встречи!

— А Нарина? А Тиночка? А маренькая?.. — провожая гостя, торопится Ольга за закрывшейся дверью.

А Вася опять подходит к трельяжу.

— Так, значит!

Вася, Вася, Вася, Вася и Вася в трельяже с ним абсолютно согласны.

— Васенька, смотрите! Вот они, мои маренькие! Сейчас-сейчас разогрею вам поесть! Рейтенант вы мой мирый!..

«Застрелить падлу!» — говорит Вася всем пятерым себе самому, а все, кто в трельяже, одобряют: «Конечно, застрелить!».

Он бросается к комоду, но разобранный с вечера для чистки и смазки первый лейтенантский пистолет, так и лежит разобранный. Вася яростно сгребает части, но спохватывается, поняв, что до застрелить предстоит еще потрудиться.

Он подходит к окну, где уже улетели в генштаб эмка с сопровождающим, и видит плетущихся в гости мальчика с сестренкой.

— Так! — говорит Вася.

— Так! — говорит Вася, пока Ольга Семеновна, громко ликуя, показывает на кухне фотоснимок девочке, а мальчик входит в комнату и тихо сообщает:

— Сегодня жуков не будет…

— Жуков, значит… — тихо вторит Вася, а потом вдруг орет: — Прахаря-то у какой связистки купил, жук навозный!

Мальчик даже съеживается. Сапоги у него как бы слегка на каблуках, правда, мать говорила, что это такие мужские. Других все равно не достать.

…И

правда, как у связистки, откуда же этот знает? Ведь никого не было, когда мальчик подглядывал за связистом и связисткой, которые тянули на учениях катушку и забрели в вишневый сад к Богдановым, и затерялись, а он подглядывал. И правда — в мешанине подошв под кустом он увидел торчащие на него и замиравшие каблучки…

— У связисток скупаете, брунеты! У Красной Армии! — орет Вася. — Питаться ходите! Сеструха-то впереди в два горба горбатится, а всё конфетки исть хочете…

Ольга Семеновна этого не слышит, потому что как раз повернута к двери нездоровым ухом. Но девочка, всегда улавливающая комнатные голоса, быстро вбегает, хватает брата за руку, и вот — нескладные и спешащие — они проходят, не оглядываясь, мимо окна. Девочка быстро идет впереди и вполоборота что-то говорит мальчику, а он то и дело как бы останавливается, то ли собираясь нагнуться за мокрой бутылкой, то ли намереваясь вернуться, но не поспевает за ней, и — Боже мой! — какие они обношенные, какие растерянные! Поглядите на них, запомните их, ведь они уходят. Из рассказа уходят, и никогда уже, никогда больше не вернутся…

— Так! — впятером отвечают Васе, упятерив свою и чужую обиду, не по форме одетые безумцы из трельяжа, хотя кое-кто в стеклянных отдалениях, словно специально, повернулись затылками… И вдруг:

— Да дай ты ей! Да она же! Да ее же! Каждый же!..

И Васек вылетает в кухню, озираясь, что бы схватить. Ольга Семеновна отшатывается. В руках у нее фотокарточка. В-во, Васек, чем ее, исподниками ее, падлу, из бака… мокрыми ее… и по фотокарточке!.. Тяжелые мокрые кальсоны и — раз! и — второй! За спину спрятала… Успела, падла… А то бы, если по ребру… Хрясь бы! Глянцевая бы карточка враз бы… Ы-ых! Дак по морде ее… кальсонами… Раз еще! и второй еще!.. Ты-дын… Брунеты, бля, генералы, бля… ну правда, второй же… ты-дын!.. ну поверьте же… от майоров, бля, и выше… ты-дын!.. ты-дын!.. ты-дын!..

Все-таки Ревекка Марковна была права, когда сказала: «Если она берет стирать на людей…» И хотя вряд ли что-то провидела, но первопричину ошибки как всегда определила точно.

Сидящие во тьме на венских стульях

Выпал снег и все тропки с тропинками, протоптанные в прошлом снегу, засыпал небольшим своим количеством.

Все стало нетронутым.

Навали его до окон, получись пухлое утопание, завиднейся из белых вмятин печные трубы — и захотелось бы оранжевого окошечного света.

Но снега в меру. Темнеют кусты. Нигде не видать кошки. Огорож нету. Так что маленькая улица улицей не выглядит и строения стоят бестолково. Особенно — сараи, торчащие обыкновенно по задам дворов. Но без забора — нет двора, поэтому сидят сараи как попало: где — чей, не поймешь.

И вроде бы место нежилое. Однако стекла не выбиты. За ними занавески. Меж двойных рам — ватные пироги с червяками цветной бахромы. Это ли не признаки жизни? Других, правда, ее следов и просто следов не видать.