Сладостная горечь
Шрифт:
И Майк пустился в пространные объяснения того, как хорошо они проведут время на Сент-Мориц в обществе Моники Теллевер. Организовывая такое дело, Моника постарается собрать весь цвет, всех тех, кто помешан на лыжах, и почему бы Венеции не попробовать свои силы в спорте?
– Я поеду только при одном условии, Майк – пустилась в атаку она, – если мы берем с собой Мейбл. Почти все летние каникулы она провела с бабушкой, и я хочу, чтобы на Рождество она была со мной.
Молчание. На каменном лице медленно
– Я не думаю, что это хорошая идея. Для такого рода компаний она еще очень молода.
– Какого рода?
– Ты знаешь, что я имею в виду. Там будет Моника со своим новым хахалем, и в письме она говорит, что с ней отправится ее кузен, Робин Гантер, и…
– Ты говоришь о майоре Робине Гантере, который только что развелся с женой и женился на кинозвезде из Голливуда Вики Дорн?
– Да, – кивнул головой Майк, – он самый. Между прочим, служит в Гренадерском гвардейском полку.
– Ты же говорил, что он «служил». Майк поднял брови и ответил:
– О, кое-кто из узколобых собирается его отчислить оттуда.
– Майк, – раздельно спросила Венеция, – по-твоему, это узколобость – презирать того, кто оставляет чудесную жену – а я, кстати, знаю ее, такие встречаются на миллион одна – с тремя маленькими детьми в тот момент, когда они больше всего в нем нуждаются? К тому же, сыновьями.
И все ради пустышки, Вики Дорн, у которой ничего нет, кроме роскошной пары ног!
– Дорогая, – нахмурился Майк, – ты устанавливаешь прямо какие-то монастырские правила поведения.
Эмоции, долго сдерживаемые Венецией, наконец, выплеснулись наружу:
– Не издевайся над этим, Майк. Мы просто говорим на разных языках. Я привыкла общаться с людьми совершенно другого сорта. Ты можешь любить тех, кто постоянно меняет жен и мужей, никогда не платит по счетам и считает это за доблесть. Но я не такая, как они. И не собираюсь меняться.
Она заметила, как краска прилила к его лицу, и поняла, что муж не на шутку разгневан. Ну и пусть! Тем же решительным тоном она продолжала:
– Ты совершенно прав, говоря, что Мейбл не место среди этого сброда. Таким образом, я забираю назад свое предложение. Пожалуйста, не протестуй. Я тоже отказываюсь от этой компании.
– Понятно, – мрачно произнес Майк. – Стало быть, если мои старые друзья недостаточно хороши для тебя и твоей дочери, я лишаюсь удовольствия покататься с ними на лыжах.
– Не будь смешным! – воскликнула Венеция. – Никакие они тебе не друзья, и ты сам прекрасно знаешь это.
– Моя дорогая Венеция, позволь мне самому решать. Когда я женился на тебе, я не предполагал… я не хочу, чтобы моя жена диктовала мне, с кем я должен знаться, а с кем – нет, или куда я могу ехать, а куда не могу.
Венеция побелела, как полотно. Прежде ничего подобного она не слышала. Она стояла ошеломленная,
Она сделала над собой усилие, стараясь сохранять благоразумие.
– Майк, я ничего не хочу диктовать тебе… поверь, честное слово. И нет смысла смешивать наших друзей таким образом. Но, безусловно, женщину вроде Моники Теллевер и мужчину вроде майора Гантера не приняли бы во многих домах.
– Викторианская болтовня, моя дорогая.
– Пусть так. Значит, я викторианка, и горжусь этим.
– Послушай, Венеция, не будь ребенком. Ты всегда охотно принимала массу людей и у тебя широкие взгляды. В чем сейчас дело?
– В том, что мои взгляды широки до определенной степени. И я не хочу знать твоих друзей, вот и все.
– Ты уверена, что это не объясняется материнским беспокойством за маленькую Мейбл? – прищурясь, спросил он.
Венеция снова вспыхнула и голосом, полным сарказма, ответила:
– Ее тоже нельзя сбрасывать со счетов.
– Я всегда знал, что этот ребенок будет обузой, – бросил Майк, садясь на диван.
– Как ты смеешь! – воскликнула Венеция, гневно сверкая глазами.
– О, перестань, дорогая. Не спускай на меня собак. Со мной это не пройдет.
– Как ты смеешь, – повторила она, – называть мою дочь обузой? Она этого не заслуживает. Нельзя быть таким грубым и злым.
– Извини, если обидел тебя, – сказал он, отводя глаза.
Он больше, чем обидел, подумала она. Он уничтожил нечто, что было мило и дорого моему сердцу.
– Майк, – тихо проговорила она, – ради Бога, давай не будем так говорить… это ужасно.
– Сама начала. Ты оскорбила моих друзей.
– Их можно оскорбить?
– Ну вот, опять за старое, – сказал он, взмахивая рукой.
– Эта женщина, Моника Теллевер, для тебя значит больше, чем мой ребенок? – спросила Венеция, – Этого я не говорил.
– Все же ты обидел меня и назвал мою дочь обузой лишь потому, что я не принимаю приглашения леди Теллевер.
– Видишь ли, с твоей стороны довольно неучтиво с ходу отвергать приглашение, когда тебе прекрасно известно, как мне хочется поехать.
Она уставилась на него, не веря своим глазам; его себялюбие не знало границ.
– Проклятье! – зло пробормотал он. – Как знаешь. Я напишу ей и скажу, что все отменяется.
– Ты всегда можешь поехать один, если хочешь, – сказала Венеция, взяла книгу, лежавшую на столе, и направилась к двери. Ее трясло. Она была шокирована тем, как быстро пустяковое недоразумение переросло в перебранку. Да, в самую настоящую перебранку… бессмысленную, полную ненависти ссору между двумя людьми, которые отказываются понимать один другого и пытаются «достать» оппонента бесплодными упреками.