Сладостная горечь

Робинс Дениз

Майк встал. С одной стороны, он был взбешен тем, что Венеция отвергла его план отдыха в горах. С другой, у него и в мыслях не было огорчать ее. По-своему он продолжал любить ее и не хотел терять. Он поспешно бросился за женой и взял ее за руки.

– Послушай, дорогая, подожди… Не убегай в таком состоянии. Прости, если я сказал что-то для тебя оскорбительное… пожалуйста! Это все из-за Сент-Морица. Уверяю тебя.

Она молча посмотрела на мужа. Чем дольше она жила с Манком, тем все больше удивлялась его необычайной незрелости. То, что он рисковал потерять ее расположение, пренебрежительно отозвавшись о Мейбл из-за того, что она не согласилась ехать в Сент-Мориц, казалось ей чудовищным и вместе с тем, достойным жалости. Она тряхнула

головой, слушая этот ласковый и умоляющий голос.

– Не уходи. Давай поговорим, дорогая, не будем ссориться. Мне в самом деле наплевать на эту Монику, и если не хочешь, то не будем приглашать ни ее, ни Гантера.

Слишком поздно, подумала она. Он сделал ей больно, и даже ни о чем не догадывается.

– Давай поговорим, – простительным тоном продолжал Майк. – Не сердись на меня.

Венеция была непреклонна. Он обнял ее и попытался поцеловать, но она уклонилась от его губ, сказав:

– Меня огорчило то, как ты отозвался о Мейбл. Прошлым летом она так старалась держаться от тебя подальше. Я не думаю, что она вообще как-то вмешивается в твою жизнь, и потом тебе нравилось с ней шутить и кататься на лошадях. Я не понимаю, за что ты невзлюбил ее.

– Да люблю я ее, люблю, – с тревогой произнес Майк, видя, как глубоко обижена Венеция. – Она маленькая милая девочка и, конечно, она мне нравится. Все дело, наверное в том, что я хочу, чтобы ты принадлежала только мне одному. Боюсь, из меня плохой отчим… я не тот… ты понимаешь?

Она понимала. Она понимала это еще до того, как вышла за него замуж. Ее предупреждали и мать Джефри, и Герман, и Барбара, что дочь может оказаться препятствием в их совместной жизни, но, охваченная безумной страстью к этому веселому и молодому мужчине, она, подобно страусу, зарыла голову в песок, твердя, что все будет хорошо, что она сумеет обойти любое препятствие.

Майк, кажется, искренне раскаивался в содеянном. Он очень переживал, что доставил ей огорчения. Но его уверения в любви к Мейбл так расходятся с тем, что он говорил совсем недавно.

– Уверяю тебя, мне не хочется в Сент-Мориц. Это был всего лишь каприз, – заявил он.

Венеция сдалась. Она устала, была подавлена, а он так крепко держал ее и целовал с такой страстью, что она не могла не оттаять. Но забыть… нет, не все так просто.

Майк спал, забывшись счастливым сном младенца, которому простили его прегрешения. Но Венеции, обуреваемой беспокойством, не спалось, и она размышляла над тем тернистым путем, что лежит перед ней. Она была уверена, что этот вечер еще повторится. У Майка так быстро меняется настроение. Перед тем, как заснуть, чего он только не обещал сделать для Мейбл на Рождество. Но в глубине души Венеция сделала для себя однозначный вывод: чем меньше он будет что-то делать для Мейбл, тем лучше.

Глава 3

Для Мейбл Селлингэм это Рождество выдалось не таким, о каком она мечтала и к какому привыкла. Она проснулась рано и обнаружила завернутый чулок, полный подарков, из которого торчала красивая итальянская марионетка, так понравившаяся ей на одном представлении, где они были с мамой. Она пришла в восторг от этой куклы и от других подарков. Мама хорошо знала, что ей нравится – по правде говоря, они любили одни и те же вещи.

Молодая девушка отдернула шторы. За окном было еще темно и очень холодно, но снег не выпал, и это немного огорчило Мейбл, так как ей хотелось «белого» Рождества. Дом имел центральное отопление, и в теплой пижаме не было холодно. Мейбл надеялась, что ей разрешат носить красивые ночные рубашки. Красивые вещи ей нравились, особенно те, что носила ее мать. На праздник Венеция сшила себе новое платье, висевшее здесь, в гардеробе, чтобы танцевать в нем сегодня на вечере, устраиваемом в Бернт-Эш.

Мейбл знала, что ей следовало бы с нетерпением ждать наступления вечера с его танцами и сюрпризами, но, если говорить начистоту, она не рассчитывала, что на нем ей будет весело. Все-таки гости все взрослые;

в основном это друзья Майка, кое-кто из знакомых мамы. Жаль, что здесь так мало ребят, и пригласить некого. Был, правда, один мальчик по имени Питер Уиллит, сын одного из тех, с кем охотился Майк, но он лежал с корью. Выходит, вечером в компании взрослых Мейбл будет одна. Нет, не то чтобы ей не хотелось потанцевать, но она недолюбливала друзей Майка. Они пили слишком много и становились ужасными. Тем летом, на вечеринке с коктейлями, один из них отвел Мейбл в угол, дернул за косы и сказал, что она очень симпатичная девчонка, а потом попросил подарить ему поцелуй. От него так пахло, что Мейбл в ужасе отпрянула и выбежала из комнаты, куда больше не возвращалась. Она надеялась, что сегодня вечером ничего подобного не повторится. Хотя мама и словом не обмолвилась, но Мейбл была готова поклясться, что друзья Майка ей не по душе. За редким исключением.

Вынимая подарки из чулка и читая смешные послания, которые Венеция прикрепила к каждой вещи, Мейбл внезапно замерла на месте и задумалась. В свете настольной лампы ее округлое девичье лицо было серьезным. Ни с того ни с сего ей стало грустно; совсем не так она хотела бы чувствовать себя рождественским утром. К сожалению, Мейбл с ее развитым воображением остро реагировала на все происходящее вокруг. Несмотря на красоту и роскошь Бернт-Эш, на подарки, Мейбл не было весело, как в старом доме на Кенсингтон-гарденс, когда они остались вдвоем с мамой, или в Ричмонде у бабушки. Вчера вечером она звонила бабушке, и они вспомнили все свои старые шутки и розыгрыши. Мейбл спросила, как здоровье «фруктовой шляпы», а бабушка ответила ей, что ягоды целы, а шляпа лежит в коробке и ждет наступления следующей весны. Леди Селлингэм приглашала Мейбл погостить у нее денек-другой. Когда они кончили, она попросила передать трубку маме.

– Хорошо, спасибо, Гэнни! – попрощалась Мейбл.

Правда ли все это, спрашивала себя Мейбл в это зимнее утро, глядя на ленты с блестками, украшавшие ее кровать. Ее серьезные глаза уставились на фотографию в рамке, стоящую на каминной полке. Мама в вечернем платье, а рядом папа. Все девочки в школе говорят, что он вылитый рыцарь… похож на крестоносца своими тонкими чертами лица и высоким лбом, и потом у него такие добрые искрящиеся глаза.

Мейбл очень хорошо помнила папу. А какие у них были друзья! Она помнила другое, счастливое время, когда под Рождество они собирались втроем и разворачивали каждый свои подарки, говоря:

– Я как раз мечтал о таком!

Поначалу им с мамой страшно недоставало папы, но они только сильнее ощутили потребность друг в друге; и каждое рождественское утро, едва проснувшись, Мейбл обычно бежала в комнату матери, залезала на кровать, и они принимались рыться в чулках с подарками. Но настоящие подарки вручались после завтрака.

Теперь ничего этого не будет. Их жизнь претерпела большие изменения, и этим утром Мейбл в полной мере ощутила их.

Когда она в первый раз познакомилась с Май-ком, то очень обрадовалась – ведь он казался таким красивым, таким веселым! Но прошло совсем немного времени, и Мейбл открыла для себя другую, малопривлекательную сторону в поведении Майка. Она больше уже не доверяла его веселой улыбке, поняв, что, хотя Майк и самый покладистый человек в мире, но когда бывал не в духе, то становился невыносим. О таких, как он, хорошо говорил папа: «Не умеет проигрывать». На взгляд Мейбл, это было равносильно трусости.

Она не могла не заметить и неприязненного отношения отчима, что заставляло ее замыкаться в себе. Она научилась держаться осторожно при Майке, и хотя тот ничего не говорил, она понимала, что ей здесь не место. Быть кому-то в тягость – с этим Мейбл никогда прежде не сталкивалась. Она и думать не смела, чтобы высказать свои обиды маме.

Но было нечто такое, о чем она не сказала бы и под пыткой.

В последний день летних каникул она отправилась выгуливать спаниеля Поппита в ясеневый лес.