Сладострастный монах
Шрифт:
Завидев наше приближение, мадам Динвиль приветствовала нас мановением руки, но не изменила своего положения на канапе, в котором полулежала, свесив одну ногу на землю. На ней была такая коротенькая сорочка, что казалось вполне возможным узреть то, к чему стремится всякий истинный мужчина. Более того, корсаж мадам был выполнен из легкой, полупрозрачной материи. Воспоминания о Туанетте и отце Поликарпе оживились с новой силой, покуда я алчно пожирал глазами госпожу Динвиль.
— Добрый вечер, дитя мое, — радостно приветствовала она свою крестницу. — Значит, ты не забыла о
Сюзон, как ей было велено, приблизилась к мадам и запечатлела на каждой щеке по поцелую.
— А это, — спросила мадам, глядя на меня, — что за ладный паренек? Молодой девушке вроде тебя рановато гулять с кавалерами. Стыдись.
Я опустил глаза, а Сюзон объяснила, что я довожусь ей братом.
— В таком случае, — промолвила мадам Динвиль, — добро пожаловать. Мне бы хотелось узнать тебя получше. Ты тоже можешь подойти и поцеловать меня.
Едва я оказался рядом с нею, как она первая прильнула к моим губам и выпустила язычок в мой рот, а тем временем пальцами перебирала мои кудри. Прежде я никогда не целовался таким образом и посему весь задрожал от неожиданного ощущения. Робко заглянув ей в глаза, я заметил в них искры страсти, но тут же поспешил отвести взгляд. Второй поцелуй, ни в чем не уступавший первому, укрепил мою уверенность, хотя все это могло оказаться не более чем дружеским приветствием. Однако я был несколько озадачен столь бурным проявлением дружеских чувств.
Достойная дама опять завела беседу с Сюзон, причем то, что она говорила, сводилось по большей части к увещеваниям вновь подойти и поцеловать ее.
Из уважения к родовитой даме я почтительно отступил.
— Вот так дела, — заметила мадам Динвиль не без сарказма, — вижу, что молодой человек не хочет еще раз поцеловать меня.
Тогда я выступил вперед и приложился к ее щеке, не смея повторить то, что так воодушевило меня. Но на сей раз я стал немного смелее, чем вначале. Я смог заметить, что даму одинаково радуют как мои знаки внимания, так и ласки ее протеже, однако вскоре с очевидностью выяснилось, что со мною она получает большее удовольствие.
Мы сидели на диване и непринужденно болтали, ибо мадам Динвиль оказалась любительницей поговорить о том о сем. Когда Сюзон отворачивала глаза в сад, ее крестная заигрывала со мной, накручивая на пальчик мои локоны, щипая меня за щеку и шаловливо похлопывая по разным местам. Все это взволновало меня и придало решимости прикоснуться к ее шее, на что не последовало никаких возражений, и тогда моя ладонь скользнула ниже, где и упокоилась на восхитительно упругой груди. Радость переполняла меня. Наконец-то я обладал одним из благословенных полушарий, о коих столь много мечтал. И внутренний голос говорил мне, что я могу делать с ним все, что пожелаю.
Я был близок к тому, чтобы приложиться к нему губами, как случилась досадная непредвиденность. Слуга объявил о визите деревенского пристава, отталкивающего, изборожденного обезьяньими морщинами мужчины.
Вздрогнув от неожиданной помехи, мадам Динвиль оттолкнула меня со словами:
— Что ты себе позволяешь,
Я густо покраснел, нисколько не сомневаясь, что все для меня потеряно. Мадам заметила мое смущение и подарила мне улыбку, посредством которой, мнилось мне, дала понять, что она вовсе не сердится и что внезапное появление пристава столь же неприятно ей, сколь и мне.
Зануда стал перед нами и, откашлявшись, отсморкавшись и отхаркавшись, произнес наводившую тоску речь по случаю дня рождения госпожи. В довершение всего он пригласил подойти сюда самых уважаемых, а значит, скучнейших жителей той деревни, которых привел с собою, и они один за другим засвидетельствовали свое почтение перед лицом мадам. Я был в бешенстве.
Принужденная выслушивать тупоумные комплименты, мадам Динвиль улучила минуту, обернулась к нам с Сюзон и сказала:
— Дети мои, я беру с вас обещание прийти сюда и разделить со мною обед, когда нам никто не будет мешать.
Произнеся это, она пристально посмотрела мне в глаза.
Уверен, что я достиг бы своего, коли не эти проклятые посетители. Мои чувства к мадам нельзя было назвать любовью, но скорее ненасытным желанием проделать с женщиной то, что вытворял отец Поликарп с Туанеттой. Мадам Динвиль назначила нам прийти на завтра, и мне казалось, что обеда того ждать целую вечность.
По пути домой я попытался прямо сказать Сюзон о том, какие намерения двигали мною накануне вечером.
— Ты неверно меня поняла, Сюзон, — честно признался я, — и, надеюсь, ты не думаешь, что давеча я замыслил учинить над тобой дурное.
— А что мне еще думать? Скажи мне, Сатурнен, что ты хотел со мною сделать?
— Я хотел, чтобы ты получила удовольствие, — просто ответил я.
— Как? — вскричала в изумлении Сюзон. — Ты думал, что я получу удовольствие, ежели ты запустишь лапу мне под юбку?
— Разумеется. И ты убедишься в этом, когда мы удалимся в такое местечко, где нас никто не увидит.
Произнеся это, я испытующе посмотрел на неё, дабы узнать, какую реакцию вызовет в ней мое предложение. Но, по всей видимости, оно оставило ее равнодушной.
— Молю тебя, дай мне шанс, — взывал я к сестре. — Клянусь, ты не пожалеешь.
— В чем же заключается то блаженство, которое ты столь высоко ценишь? — спросила Сюзон, очевидно, недоумевая.
— В единении мужчины и женщины. Они крепко обнимают друг друга и держатся так, покуда не замирают от восторгов.
На сей раз слова мои возымели некоторое действие, поскольку грудь Сюзон начала часто вздыматься и опускаться.
— Но отец меня обнимал так, как ты описал, — возразила она, — однако я не испытала никаких ощущений.
Ее замечание я счел добрым знаком.
— А это потому, что он не чувствовал к тебе того, что чувствую я.
— А что ты собираешься со мной делать? — спросила Сюзон дрожащим голосом.
— Я хочу уместить кое-что меж твоих ног, — храбро заявил я.
Сюзон покраснела и хранила молчание.
— Видишь ли, у тебя тут есть небольшое отверстие, — продолжал я, указуя на нужное место.
— Кто тебе сказал об этом? — спросила она, потупив взор.