Сладострастный монах
Шрифт:
«Ах, — плакала я, — хоть бы Верланд был рядом. Неважно, какие у него размеры, уж с ним-то я бы поладила. Да, ради него я бы вытерпела все, даже помогла бы ему истязать меня и умирала бы от счастья, покуда он был бы во мне. Такая боль стала бы наслаждением. Я обняла бы его крепко, насколько возможно, и он сделал бы то же самое со мною. Я покрыла бы его уста и очи горячими поцелуями, а он с готовностью ответил бы на мои порывы. Я бы его стала боготворить и обожать. Души наши стали бы одной душою посредством единения наших тел. Ах, Верланд, почему ты не со мною? Ты мог бы делать со мной все, что угодно. Почему ты не приходишь ко мне, жестокое чудовище? Я одна, увы, и со мной нет ничего, кроме обманчивой
Наутро я встала, оделась и в клочья порвала монашескую вуаль, которую отождествляла с символом рабства. После этого на сердце полегчало, ибо я рассматривала свой поступок как первый шаг к освобождению. Пока я мерила шагами комнату, взгляд мой упал на окаянное дильдо. Я подняла его и положила на кровать, где начала внимательно его изучать. Совершенство этого инструмента не могло не вызвать восхищения. Я поглаживала его и дивилась его длине, а толщина у него была такова, что я напрасно пыталась свести кончики пальцев, обхватив его ладонью. Какая досада, что это дильдо оказалось слишком велико и я не сумела воспользоваться им.
И хотя было ясно, что оно не для меня, я все-таки подняла юбку и сделала еще одну попытку ввести его, но это вызвало такую же жгучую боль, что и давешней ночью. Однако я так возбудилась, что вновь прибегла к помощи перста. Никогда прежде я так жестоко не мастурбировала. Мой палец, словно поршень, ходил туда-сюда. Когда я кончила, в голову пришла мысль, наполнившая меня гордостью. Терять мне было нечего, поэтому я решила покинуть монастырь, купаясь в лучах славы. Я вознамерилась показать хитроумное устройство аббатисе и насладиться ее реакцией.
Направляясь в покои матушки аббатисы, я предвкушала тот ужас, в который ее ввергнет созерцание дильдо. Застав ее одну, я лукаво произнесла:
«Полагаю, вы понимаете, что после того, что вы вчера учинили надо мной, я не могу оставаться в монастыре».
Аббатиса посмотрела на меня с удивлением, и, поскольку она ничего мне не ответила, я посчитала себя вправе продолжать:
«Если бы я действительно совершила что-либо дурное, я бы заслуживала наказания, но дело в том, что ничего плохого я не совершала. Напротив, подлый Верланд причинил мне зло, а у меня не было способа защитить себя. Простого выговора оказалось бы вполне достаточно. Вам не следовало применять ко мне силу».
«Выговора? — язвительно переспросила аббатиса. — Простой выговор за подобный проступок? Тебя наказали в назидание остальным, и если бы не заступничество твоей матери, которую мы уважаем как святую женщину, мы бы не потерпели твое присутствие в нашей обители».
«Однако не все провинившиеся несут наказание», — с жаром возразила я.
«Назови мне, кого ты имеешь в виду, и они получат по заслугам», — ответила настоятельница.
«Вы знаете, что я не паду так низко, — парировала я, — но ищите их среди тех, кто вчера столь бесчеловечно унижал меня».
«Ты заходишь слишком далеко, — разгневалась аббатиса. — Твое сердце и твой разум развращены и испорчены. Мало того, что ты недостойно ведешь себя, ты еще и клевещешь на целомудреннейших из женщин, которые могут служить образцом добродетели и святости».
Я выждала, пока она закончит дифирамб, и затем хладнокровно достала из кармана дильдо и выложила его перед настоятельницей.
«Вот вам, — сказала я ей, — доказательство
Она осторожно взяла дильдо, а я тем временем внимательно всматривалась в ее лицо. В ответ на мой испытующий взгляд она густо покраснела. По ее глазам я поняла, что это ее дильдо.
«О, дитя мое, — вздохнув, сказала она и ханжески закатила глаза вверх, — возможно ли, что в сей святой обители есть женщины, которых Бог оставил настолько, что они прибегают к такому позорному приспособлению? Не могу поверить в это. А ты никому о сем не сказывай, ибо в противном случае мне придется принять суровые меры и учинить расследование, в то время как я предпочла бы все оставить в тайне. И еще: ты правда хочешь покинуть нас, дитя мое? Не лучше ли будет возвратиться к себе в комнату, а я позабочусь обо всем остальном. Скажу, что произошла ошибка, а ты не должна беспокоиться о том, что подумают другие девушки. С мадемуазель Верланд я как следует побеседую. Бросив взгляд на дильдо, аббатиса пробормотала: — Насколько коварен диавол. Что за дьявольский, богомерзкий предмет. Прости, Господи, тех, кто употребляет его».
Как только она закончила свою речь, в комнату вошла моя матушка.
«Что она еще натворила, мадам? — спросила она, обращаясь к настоятельнице. — А ты что молчишь, Моника? — повернулась матушка ко мне. — Что ты здесь делаешь?»
Не зная, что сказать в ответ, я покраснела и потупила взор. Когда матушка начала ругать меня, настоятельница вмешалась и стала горячо защищать неразумную дщерь. Если она и не сказала, что я полностью невиновна, то не оставила никаких сомнений в том, что проступок мой нельзя считать серьезным. Единственной моей ошибкой было то, что по неопытности своей я позволила молодому человеку продеть руку в решетку и заграбастать мою грудь. Дерзкого юношу, разумеется, отныне никогда не допустят в пределы монастыря. В заключение аббатиса свалила всю вину на мадемуазель Верланд, которая раздула то, о чем следовало бы умолчать, если не ради репутации брата, то хотя бы ради моего доброго имени. Настоятельница обещала позаботиться о том, чтобы случай этот не имел для меня сколько-нибудь серьезных последствий, а мне больше ничего и не надо было. Таким образом, я выпуталась из этой истории с незапятнанной репутацией. Мать моя с улыбкой и нежностью смотрела на меня.
Души, чающие славы Божией, во всем способны находить повод для назидания. Не удовлетворившись тем, что я опять стала чиста, моя матушка и аббатиса сошлись на том, что мне надлежит принести обет покаяния под руководством отца Жерома.
Священник заперся со мною в исповедальне, но я не имела склонности признаваться в своих грехах, так что ему пришлось выпытывать их из меня. Одному Господу известно, почему старый развратник получал такое наслаждение, выслушивая признания в чужих грехах. Я рассказала ему не все, ибо не думала, что Бог считает греховным, если бедная девушка в одиночку пытается удовлетворить обуявшие ее желания. Да и ее ли вина в том, что Некто посеял в ней эротические стремления? Если она старается погасить пламя, что снедает ее, естественно, она использует средства, какие подарила ей природа, и в том нет ничего дурного.
Несмотря на то, что я выложила перед отцом Жеромом некоторые безобидные секреты, он отказался дать мне отпущение, справедливо предположив, что я не была с ним до конца откровенна. Когда он разрешил мне уйти, а уже наступила ночь, я ощутила такой упадок сил после испытания, что опустилась на скамеечку у алтаря и заснула. Мне приснился чарующий сон, будто рядом со мною Верланд. Он держал меня в объятиях, и когда он прижался своими бедрами к моим, я развела ноги, отдавшись его усладительным движениям. В радостном бреду он ласкал мои груди, теребил и целовал их.