Слава для Бога
Шрифт:
— Проходи, гость дорогой. — Крикнула она. (Двери в те времена не закрывались, случаи воровства были на столько редки, что их вспоминали как забавные байки). — Никто не вошел. Девушка вздохнула и пошла открывать.
За порогом переминался с ноги на ногу Храб. Грязный с дороги. Усталые, красные с недосыпа глаза смотрят в сторону. Он все пытается что-то сказать, но не может решиться, морщит лоб, тяжело вздыхает, но у него не получается донести страшную весть, никак не находятся нужные слова. Тяжело сказать человеку, который ждет то, что тот уже не дождется, того кого ждал. Не любят у нас
— Проходи. — Славуня сделала шаг назад, пропуская гостя в дом.
— Тут такое дело. — Храб вошел, остановился на входе, словно споткнувшись о порог, и опустил глаза в пол. — Нехорошая у меня весть, Слава. — Он сглотнул. — Ты бы присела.
— Я все знаю. — Вздохнула девушка. — А также знаю, что он жив, остальное не важно.
— Откуда? — Храб, не смотря на неловкое положение гонца беды, даже удивился. — Я первый из похода вернулся. Меня твой тятька послал предупредить. Не мог меня никто опередить.
— Мог. — Девушка подошла к столу и села. — Орон рассказал. — Проходи, не стой идолом деревянным. Присядь.
— Орон? Но его же не было с нами? Но он же оставался с тобой. Как он мог узнать? — Парень все так же стоял в нерешительности на пороге.
— Поверь, он многое знает. Да пройди ты наконец, не выстужай дом. — Девушка кивнула на лавку. — Присядь, да рассказывай, что там тятька повелел? И как с Богумиром такое случится могло. Знаю только, ранен он тяжко, да что бездвижен да бесчувственен.
Храб наконец решился и вошел в дом. Сел на табурет, напротив девушки, и рассказал, как все произошло с ее женихом.
— Комнату свою Богумиру велел приготовить воевода, у него попросторнее да посветлее, а сам на его место перейдет. — Как будто поставив точку в конце рассказа, закончил он.
— Нет. Богумир в моей спаленке выздоравливать будет, под моим приглядом и заботой. — Упрямо мотнула головой Слава
— Как так? Вы же не женаты. — Удивленно вскинул глаза гость. — Как-то это... — Он задумчиво почесал затылок, но не нашел слов, чтобы дальше выразить свою мысль.
— А вот так. — Улыбнулась девушка. — Он жених мой, и со мной рядом будет.
— Сплетни поползут. Охают тебя. — Храб не знал, что и сказать. С одной стороны неправильно такое, а с другой...
— Что мне до сплетен? Они душу рвут тому, кто вину за собой чувствует. Мне до них дела нет. — Зло выкрикнула девушка, но осеклась, и ее глаза наполнились слезами. — Когда его привезут?
— К полудню должны. — Гость встал. — Еще воевода велел передать, что бы ты не переживала, все наладится, поднимется Богумир, ему волхв обещал, время только надо, да уход. Пойду я. Устал вусмерть. Ночь не спал. Всю дорогу в седле, без продыху. С ног валюсь. Не обессудь. Еще обмыться надо... — Он махнул рукой, словно хотел еще что-то сказать, но передумал, быстро развернулся, и хлопнув дверью ушел.
Слава осталась одна. Надо приготовиться к встрече. Обед сварить, батька голодный приедет, баньку стопить, усталость парком прогнать, да помыться мужикам с дороги. Много забот еще впереди, а времени до полудня не так и много осталось. Но все потом, а пока...
Девушка поднялась в спальню. Там уже стояло рядышком
— Жду тебя родной. Все у нас хорошо будет. — Беззвучно прошептали губы, и одинокая слеза скатилась по щеке. — Я это точно знаю...
***
Солнце давно поднялось к полудню, и безуспешно пыталось пробиться сквозь свинцовые тучи, затянувшее небо, едва разгоняя сумрак густого тумана, опустившегося еще с ночи на столицу.
Шел мелкий, нудный дождь, холодом затекая под доспехи недовольных, морщащихся воинов. Рать входила в сырой город, и тот, ни смотря на непогоду, ликовал, приветствуя возвращение своих защитников, недоуменно разглядывая хмурые лица. Но грусть не то чувство, которое на долго поселится в душах.
Близкие люди, их счастливые улыбки, объятья жен, сестер и матерей, скупые приветствия отцов, плохо скрывающих свою радость и гордость, колокольчики детского смеха, все это быстро растопит лед в душе. Совсем немного времени, и вот уже неприятности остались в прошлом, а счастье светится в глазах. Все, что было забыто, и быльем поросло. Их ждали, и они вернулись живыми, так что же грустить.
Одинокие сани, прямо от ворот, свернули в сторону от основного войска, и поскользили прямо по грязным весенним, с примесью снежной крошки лужам, скрипя полозьями, к дому воеводы. Возницей сидел сам Перв. Князь дозволил ему, в этот день не исполнять обязанностей, а заняться собственными делами. Встретиться с жителями, и донести им радостную весть о великой победе может он и сам, а вот привести дочери скорбный груз лучше отцу.
Сидящие по обе стороны от Богумира сопровождающие ратники соскочили у крыльца, в мокрый снег, не дожидаясь остановки. Не смотря на ком в душе, воевода улыбнулся.
Родной дом. Сколько всего видели эти стены. Здесь он был счастлив со своей Хавроньей, и здесь же закрыл ей глаза. Отсюда сбежал с маленькой Славуней, пытаясь скрыться от терзающей душу боли утраты, спрятаться от потери, но вновь вернулся через много лет в надежде на счастье, теперь уже дочери. Здесь мечтал нянчить в будущем внуков, и отсюда, в окружении близких, уйти в конце пути дорогой предков к Калиновому мосту, но вновь беда постучалась в дверь.
— Да стой же ты, холера. — Хлопнули брызгами дождя и натянулись поводья. — Приехали ужо. — Сани качнулись и встали. — Перв обернулся к воинам. — Погодите чуток, дочку предупрежу, и тогда занесем. — Он спрыгнул в мокрый снег, и ловко вбежав по ступеням, толкнул дверь. — Мы дома, Славушка. Встречай. — Но тут же осекся, едва не присев от неожиданности.
Мелькнувшей тенью, взъерошив волосы на непокрытой голове воеводы, в дом неожиданно влетела огромная черная птица, и сделав почетный круг по комнате, каркнув и зацокав острыми коготками, на крышку стола опустился Орон.
— И где мой каравай? — Склоненная голова с выпученными недоумением глазами, выразила всю глубину возмущения пернатого. — Ну что за люди? Никому верить нельзя, ничего оставить нельзя. Даже дома сопрут.
— Куда же ты грязными лапами. — Рявкнул Перв подхватив из угла веник, размахнулся и резко запустил его в наглую птицу. Но не попал.