Слава и трагедия балтийского линкора, Кузнецов Никита Анатольевич

Слава и трагедия балтийского линкора

на обложку

Кузнецов Никита Анатольевич

Шрифт:

Я спустился вниз. Обе кочегарки были в удручающем состоянии. Везде в соединениях трубок сочилась вода, помещение было заполнено паром, трудно было сказать, сколько из 20 котлов можно было привести в рабочее состояние, да и то ненадолго, так как все запасные клапаны к питательным насосам были уже использованы. Ведавший котлами инженер-механик Берг за несколько дней похода совершенно сбился с ног. Пришедший ему на помощь А.А. Иерхо [8] рыдал, тяжело переживая позор родного корабля. Толпившиеся здесь вахтенные и подвахтенные кочегары, мокрые и черные от угольной пыли, не знали, что делать. У некоторых были слезы на глазах. Я обратился к Иерху. Честно доложи командиру, сказал он, что котлы не могут быть введены в действие, и мы дальше самостоятельно идти не сможем.

Иерхо Генрих Генрихович. Примечание А.Ю. Емелина. Далее — Примеч. А.Е.

Недвижный корабль был взят на буксир флагманским линейным кораблем «Цесаревич» и таким образом доведен до внешнего рейда Гибралтарского порта. Отряд ушел в Черногорию, а «Слава» осталась здесь для выяснения состояния котлов и решения, как поступать с кораблем дальше. В местных мастерских вновь была заказана партия клапанов, и судовыми средствами котлы понемногу приводились в порядок. Прибывшая из Петербурга

по распоряжению Морского министерства авторитетная техническая комиссия во главе с инженер-механиком генерал-лейтенантом Ведерниковым не смогла определить первопричину аварии, т.е. разъедания клапанов донок. Наиболее вероятным было предположение, что это произошло под воздействием электрического тока. В электропроводке наблюдалась его утечка вследствие некоторой неисправности проводов. Комиссии Министерства было также поручено выяснить виновников аварии. Инженер-механик Водов был признан виновным в том, что своевременно не доложил командиру о необходимости прервать поход и, не форсируя движение, возвращаться в Россию. Командира корабля капитана 1-го ранга Кетлера комиссия шантажировала. Если бы он принял на себя ответственность и высказался за возвращение из Гибралтара в Кронштадт, то делались намеки, что дальнейшие неприятности ему не грозят. Но сама комиссия рекомендовать такой поход воздержалась. После длительного обсуждения было решено подремонтировать котлы в Гибралтаре, а затем направить корабль небольшим ходом во французский порт Тулон, где произвести полную смену котлов, а также заменить неисправную часть электропроводки.

Аварийный случай с выходом боевого корабля из строя на длительное время произвел на весь его личный состав тяжелое впечатление. Самолюбию офицеров, считавших свой корабль во всех отношениях примерным, был нанесен большой удар. И среди команды высказывались сожаления об утрате «Славы» ее хорошей репутации. Вместе с тем в группах революционно настроенных матросов агитаторы получили благодарный материал для критики своего начальства, а также общих порядков в стране, при которых возможны подобные происшествия.

Морской переход Гибралтар — Тулон прошел благополучно. Здесь корабль был поставлен к заводу «Форж-э-Шантье», где и пробыл в ремонте 10 месяцев до момента возвращения на родину. В Тулон прибыли вновь назначенные на корабль: командир кап. 1-го ранга Н.Н. Коломейцев (Коломейцов. — Примеч. ред.) и старший инженер-механик подполковник Невеинов. Вместе с бывшим командиром по собственному желанию и с разрешения высшего начальства отбыл в Россию старший офицер кап. 2-го ранга П.П. Палецкий [9] . Его заменил старший лейтенант М.И. Смирнов.

Не совсем точная информация. Капитан 1-го ранга Э.Э. Кетлер сдал должность Н.Н. Коломейцову и покинул корабль 10 декабря; капитан-лейтенант П.П. Палецкий 25 октября был назначен командиром балтийского эсминца «Расторопный», на который и убыл 4 ноября. — Примеч. Л.Е.

Под Адмиралтейским шпицем в Петербурге могли думать, что авария в котлах корабля произошла не только вследствие технических причин, но и по вине судового личного состава. В таком случае следует назначить на «Славу» командира, который смог бы поднять дисциплину и навести порядок на провинившемся корабле. Видимо, с таким предвзятым намерением прибыл к нам новый командир. Ему надо было иметь среди офицеров своего человека, чтобы всегда знать настроения кают-компании, и он привез с собой на должность ревизора лейтенанта Энгельгардта—родственника своей жены. Из перечня многочисленных обязанностей ревизора военного корабля известно, что никто из офицеров не имеет оснований в любое время общаться с командиром; быть может, только старший офицер, при отсутствии у него должной самостоятельности или недостаточно четкой организации службы на корабле.

На глазах вновь назначенного командира офицеры и команда корабля тепло проводили кап. 1-го ранга Кетлера, как можно было догадаться, теперь уже навсегда оставлявшего морскую службу. Инженер-механик Водов отбыл с корабля как-то незаметно. Развязный и самоуверенный, он не сыскал к себе ни любви, ни уважения. Служивший до «Славы» на судах, комплектовавшихся привилегированным гвардейским экипажем, он не приобрел здесь знаний, а усвоил какую-то неприятную напыщенность.

Репутация нового командира в смысле отношений к подчиненным, и особенно к матросам была известна. В 1901 г. он командовал яхтой «Заря» в экспедиции, организованной Академией наук и возглавлявшейся Э.В. Толлем. Это судно направлялось с научной целью в море Лаптевых и осенью 1901 г. вынужденно зазимовало, значительно не дойдя до мыса Челюскина, — в архипелаге Норденшельда. Коломейцев был чрезвычайно суров к команде. Из-за этого с самого начала путешествия не поладил с начальником экспедиции. Толль относился к команде просто, охотно разговаривал с матросами, шутил. Коломейцев считал, что такое отношение разлагает судовой состав, и доказывал невозможность дружбы между «нижними чинами» и офицерами. Во время зимовки, когда общие работы сближали людей, матросы стали называть ученых и самого Толля по имени и отчеству. Коломейцеву как властному, требовательному и замкнутому человеку это казалось чудовищным нарушением дисциплины. В конце концов ему пришлось подать Толлю рапорт об освобождении его от обязанности командира «Зари» и направлении на материк. Начальник экспедиции был рад избавиться от неприятного соплавателя и для обоснования своего решения дал Коломейцеву поручение в течение ближайшего лета подготовить угольные базы на островах Диксон и Котельный.

И вот такой человек прибыл теперь на корабль, на котором давно сложились хорошие взаимоотношения между командой и офицерами. Коломейцев решил круто изменить обращение с подчиненными. Подобно тому, как на «Заре» ему пришлось не по душе либеральное отношение начальника экспедиции и ее научного состава к простым матросам, вновь назначенному на «Славу» командиру не понравились хорошие отношения большинства офицеров к команде корабля.

С первых же его слов и поступков почувствовалось, что Коломейцеву кажется, будто он вступил в командование дисциплинарным батальоном с людьми разряда штрафованных. Но на линейном корабле «Слава» после нескольких круглогодичных плаваний были четко отработаны все виды судовой службы. Проводилась и боевая подготовка, но, разумеется, в ограниченном объеме, так как в связи со сменой котлов для действия мощных механизмов корабельной артиллерии не было судового электротока. Завод обеспечивал с берега лишь освещение корабля и действие некоторых механизмов для бытового обслуживания экипажа; дисциплина, как и раньше, была на высоком уровне, а потому Коломейцев на первых порах мог прибегать лишь к мелким придиркам. Но вскоре он надумал мероприятия физически тяжелые, наподобие каторжных работ, и вместе с тем раздражающие как матросов, так и офицеров своей нецелесообразностью. Видимо, командир задавался целью утомлять людей так, чтобы отбить у них охоту размышлять о горькой доле рабочих и крестьян, в порядке воинской повинности облаченных в матросское платье. Старший офицер получил приказание организовать очистку, якобы от ржавчины, междудонных отделений и бортовых коридоров огромного корабля. На самом деле все эти помещения постоянно осматривались, вовремя проветривались, просушивались и окрашивались суриком высшего качества. Одним словом, помещения содержались в отличном состоянии.

Целью Коломейцева было также опорочить существовавшие порядки на корабле. Как на «Славе» всегда практиковалось при общих тяжелых работах, на них вместе с подразделениями команды выходили и офицеры. Это сразу не понравилось командиру. Он считал, что офицеры обязаны только руководить—командовать, а что участие в работах вместе с нижними чинами умаляет их достоинство. Когда же он узнал, что в команде ропщут на тяжелую и не оправдываемую необходимостью работу, он счел участие в ней офицеров как демонстрацию против него лично. Людям приходилось трудиться весь день в очень тесных и холодных помещениях в подводной части корабля. В междудонных отделениях нельзя было разогнуться. Краска прекрасно держалась и с трудом отбивалась. В сухих же бортовых коридорах ее приходилось срубать зубилами, так что искры летели. Листы обшивки корпуса стали походить на кожу лица, изуродованную рябинами оспы. В кают-компании, естественно, много говорилось об изобретенной командиром «принудительной» работе. Разговоры бывали шумными и, конечно, с одной стороны, «просачивались» через вестовых в матросские кубрики, а с другой стороны, они дошли и до командира, который сообщил старшему офицеру то, что ему было передано. Коломейцев не назвал источника своей информации, но по ее содержанию стало ясно, что ему наушничает ревизор лейтенант Энгельгардт, присутствующий при многих «ярких высказываниях».

Когда старший офицер — Михаил Иванович Смирнов — передал в кают-компании неудовольствие командира, я — мичман Янкович — в упор спросил ревизора, не через него ли осведомляется Коломейцев. Энгельгардт это не отрицал, а я в свою очередь назвал его поступок низким, недостойным офицера — члена кают-компании. Энгельгардт вышел, а через несколько минут через вестового вызвал меня в коридор и объявил, что вызывает меня на дуэль. Я ответил, что вызов принимаю и доведу его до сведения своей офицерской кают-компании. По положению для заграничного плавания коллектив офицерской кают-компании приобретал права и обязанности суда чести, существовавшего в офицерской среде. Мой конфликт с Энгельгардтом обсуждался собранием офицеров корабля, и было решено, что вызов на дуэль принимает на себя вся кают-компания. При этом даже два судовых врача в гражданских званиях заявили, что они не желают составлять исключения [10] . Уточняя процедуру дуэли, кают-компания решила стреляться с Энгельгардтом всем по старшинству чинов. О принятом офицерским коллективом постановлении старший офицер доложил командиру корабля. Во внутреннем плавании право разрешать дуэли между офицерами принадлежало Начальнику морских сил, а в заграничном плавании — командиру корабля. Коломейцев дуэли не разрешил, столкновение между двумя офицерами осталось не урегулированным до возвращения корабля из заграничного плавания. В дальнейшем интриги ревизора привели к тому, что командиру пришлось в апреле 1911 г. отправить своего родственника в Петербург. С приходом «Славы» в Кронштадт в июле месяце стало известно, что Энгельгардт по какой-то причине застрелился [11] .

Ситуация с вызовом Энгельгардтом на дуэль кают-компании изложена совершенно неверно. Подробнее см. основанную на документах статью А.Ю. Емелина в этом же сборнике. — Примеч. А.Е.

Михаил Константинович Энгельгардт скончался в конце февраля или начале марта 1912 г., сведений о его самоубийстве пока не обнаружено. — Примеч. А.Е.

Затея командира по обдиранию краски в указанных выше помещениях корабля вскоре провалилась, так как старший офицер все же убедил Коломейцева лично удостовериться в ее нецелесообразности. Пропасть во взаимоотношениях командира с офицерами все ширилась. В хорошей товарищеской среде нередко бывало, что, невзирая на чины и занимаемые должности, офицеры оказывали один другому дружеские одолжения. Как мы видим, у командира «Славы» отношения с подчиненными были совершенно иные. Коломейцев этого не понимал и в связи с приездом жены 3 января 1911 г. приказал одному из офицеров отправиться на шлюпке в таможню оформить пропуск и доставить на корабль свои семейные вещи. На другой день старший офицер доложил Коломейцеву, что в кают-компании находят неудобным дня офицеров в порядке выполнения приказаний ездить по личным делам командира. Не поняв свою бестактность, Коломейцев пошел в этом отношении еще дальше. В объявленном для всеобщего сведения приказе по кораблю он попытался использовать в свое оправдание статью 1091 Морского Устава. Эта статья предусматривает порядок, при котором корабль, впервые прибывший в иностранный порт, посылает на берег свои шлюпки сначала под командованием офицеров. Сам Коломейцев признавал, что при длительных стоянках в портах это не делается и в Тулоне он этого не будет требовать. Тем не менее данный случай недовольства офицеров командир квалифицировал как нарушение дисциплины.

Отголосок углублявшихся недоразумений среди командного состава проникал к матросам. До поры до времени в команде все было тихо. Во всяком случае, насколько мне известно, никаких проявлений брожения не наблюдалось. В офицерской среде недовольство командиром не имело политической окраски, хотя выражалось все активнее. В команде же оно, как потом оказалось, «подливало масла в огонь» назревавшему революционному движению. Большая неприятность в отношениях с командиром произошла из-за вестового — молодого матроса Ш. Командир имел двух вестовых. И когда в Тулон приехала его жена [12] и поселилась на пригородной даче, Коломейцев не постеснялся направить для обслуживания своей барыни одного из вестовых. Жена командира была чрезвычайно высокомерна в отношении к молодому добродушному матросу. Обслуживая дачу весь день, ночевал он на корабле. Съезжая на берег с первой шлюпкой, матрос возвращался на корабль к ужину, а за весь день хозяйка его не кормила. Все это до поры до времени сносилось безропотно, но однажды утром матрос пришел ко мне — его ротному командиру — в слезах и заявил, что на дачу больше не поедет. Если же его не освободят от обязанностей вестового, он повесится, так как больше не в силах стирать грязное белье барыни. К счастью, в царском флоте существовало положение, в силу которого вестовые к офицерам назначались с согласия самих матросов и их ротных командиров. Пользуясь этим правом, я заявил старшему офицеру, что отзываю матроса Ш. из командирских вестовых. Прошу это доложить Коломейцеву. Доклад был принят молча, и без второго вестового для дачи командирская чета вынуждена была обходиться.

Николай Николаевич Коломейцов 12 июля 1909 г. вступил в брак с Ниной Дмитриевной Рауш фон Траубенберг, урожденной Набоковой. Она родилась 14 октября 1860 г. в Петербурге, в семье Дмитрия Николаевича (1826-1904) и Марии Фердинандовны (1842-1926) Набоковых. Ее отец дослужился до чина действительного тайного советника, был министром юстиции. В 1880 г. Нина вышла замуж за Евгения Александровича Рауш фон Траубенберга (1855-1923), с которым развелась 11 июня 1909 г., за месяц до новой свадьбы. Ее братом был Владимир Дмитриевич Набоков (1869-1922), известный конституционный демократ, соответственно известный писатель Владимир Владимирович Набоков (1899-1977) приходился ей племянником. Скончалась в Париже 28 сентября 1944 г., всего за восемь дней до гибели мужа — Примеч. А.Е.