Слава на двоих

Дедюхин Борис Васильевич

Вот где чувство скорости играло решающую роль! По­няв сразу же, что скачка складывается резво, Насибов наметил для себя выигрывать ее концом. Был ли риск в том, что он преодолел в себе соблазн тут же, не меш­кая, настигнуть улетевшего вперед и проходившего пяти­сотку за тридцать секунд Сен Мартина? Ведь чего добро­го, и не успеешь его потом достать... Но нет, расчет Ни­колая не поднимать хлыста до последней прямой, а пере­нести всю остроту борьбы на финиш и там вырвать победу с помощью «железного» посыла оказался безошибочным, Сен Мартин самонадеянно и беспечно занимал голову

скачки. Последний поворот, решающая прямая — кажет­ся, что он определился на первом месте твердо и оконча­тельно. Так многие зрители решили, уже хлопают и кри­чат «браво!», но трезвый голос диктора предупредил по радиотрансляции:

— Еще ничто не ясно, последнее слово будет произ­несено на последних метрах.

Он как в воду смотрел.

Насибов отдал повод, одновременно вывернул хлыст. Аншлаг начал быстро сглатывать расстояние, отделявшее его от лидера. Вот уже совсем рядом, прямо перед гла­зами, иссеченный «палкой», ставший полосатым, как у зебры, круп Сан Солели. Немецкий жеребец притупел, шел явно не ходко, хотя жокей лупил его немилосердно.

Мгновение продержалось рядом и ушло за спину ис­каженное досадой и ставшее от этого старческим и некра­сивым лицо Сен Мартина. Дымчатая грива лошади пласталась на ветру, почти задевала правую на отлете с хлыстом руку Николая, и он даже успел различить, что белых волос в гриве несколько больше, чем черных.

Когда ничего уж не стало видно, Николай стал ори­ентироваться на слух. Уловил, что копытный перестук за спиной начал дублироваться, и понял, что с Сен Марти­ном еще кто-то вступил в борьбу. Судя по реакции три­бун, которые всколыхнулись единым радостным приды­ханием, это борьбу повел немецкий жокей, и повел небез­успешно.

Так оно и оказалось: перед финишной чертой фран­цузского жокея обошел еще и Лангнер на Абендштерне.

С трибун сбежала какая-то пожилая дама с букетом осенних цветов, крупных и ярких. Она улыбалась при этом, но как-то не очень весело, даже несколько сумереч­но: наверное, она собиралась преподнести хризантемы и георгины своему соотечественнику, а уж на худой конец Сен Мартину, скакавшему на немецком коне.

Аншлаг словно бы понял ее неудовольствие и сам раздосадовался: вытянул из рук Николая букет, пожевал его и брезгливо выплюнул — видно, садовые цветы не вкусны.

Немецкие газеты назвали Аншлага «новым Анилином», рассмотрели в нем высокий класс, с чем истинные знатоки не могли согласиться, понимая, что шумиха поднята единственно для того, чтобы утешить Сен Мартина и Лангнера: Аншлаг хоть и одержал за своюжизнь несколько блистательных побед, никогда не входил в число лошадей выдающихся.

Насибов был доволен — приятная победа, почетный именной приз и награда в десять тысяч марок, а СенМартин в этот же вечер погрузился в самолет и отбыл по Францию, не оставшись на приз Европы.

Все хорошо, но ведь не за тем же приехали сюда, чтобы Сен Мартина осрамить и рядовой приз взять. Ко­нечно, главная цель — завтра.

По утрам Анилин обычно, заслышав вошедшего в ко­нюшню Насибова, поднимался и, пока тот шел по ко­ридору, успевал сделать «физкультурную зарядку». Люди не все занимаются утренней гимнастикой, хотя все знают, как это полезно, а лошади делают ее без всякой агитации. Сразу же после сна

сначала непременно несколько раз потянутся, резко и ритмично, словно бы по счету «раз-два-три-четыре!». Затем идет непрерывная серия упражнений при которой вздрагивают и напрягаются все мус­кулы. Заканчивают они зарядки глубокими и шумными вздохами и выдохами.

Когда Николай подходил к деннику, Анилин повора­чивался ему навстречу и издавал довольное ржание.

А в это утро произошло невероятное.

Анилин не только не приветствовал Николая голосом, но даже и на ноги при его появлении не поднялся!..

Первая страшная догадка: «Заболел!»

— Алик, подъем! — понудил его голосом Николай. Анилин мешкотно, через силу будто бы и с большим неудовольствием повернул голову. Мимика у него развита слабо, но взгляд всегда честно и правдиво выражал настроение и физическое состояние. Нет, он не болен: его оливковые глаза не были опавшими, наоборот — они вспухли и блестели дерзостью, почти гневом.

— Что за фокусы, Алик? — изумился Насибов. Анилин ворохнулся, но в последний момент раздумал вставать и только заржал — коротко и отрывисто.

— Эдак, э-эдак... — озадачился Николай. Он отлично знал все оттенки голоса Анилина. Сильным и продолжительным ржанием выражались радость и удовольствие, сиплым и коротким сообщалось о боязни чего-то, дребезжащим и прерывистым — о каких-то физических недугах. Сейчас он сказал Николаю, что сильно рассержен на него.

— Ты, значит, осерчал на меня? Но за что?

Анилин печально повернул голову в сторону денника, в котором стоял Аншлаг.

Николай тоже перевел туда взгляд.

Вчера после скачки, радуясь победе над Сен Марти­ном, он был менее внимателен к Анилину, чем обычно, и больше, чем обычно, обласкал Аншлага. Так, может, этим остался недоволен Анилин? Ревнует?.. Но возможно ли такое?

Точного ответа Николай найти не мог, но одно было ясно: Анилин желает, чтобы сейчас его жокей, вопреки заведенному правилу, первым подошел и оказал бы ка­кие-то особые знаки своего благорасположения.

Насибов почесал Анилину шею под гривой, достал из кармана загодя подобранный в ворохе привезенной на ипподром травы букетик полевого осота. У Анилина мно­го любимых лакомств — приносит ему Николай снопи­ки, сложенные из богородской травы, тмина, душицы, мяты или цикория, пучочки тысячелистника или чебреца. Ну и, само собой, люцерна и клевер, райграс, овсец, ов­сюг и настоящий овес. Но не было для него угощения слаще, чем этот колючий, с нелепыми, на репей похожи­ми цветочками белокровный осот — растение, в деревнях презираемое и безжалостно преследуемое. Этот сорняк и изгой, отвергаемый и коровой, в желудке которойможет перевариться, кажется, едва ли не ржавый гвоздь, приво­дил всегда Анилина в восторг и делал его бодрым и ве­селым.

Сейчас он, конечно, не мог не понять, что такое рос­кошное угощение мог поднести лишь истинный и беско­рыстный друг. Жадно проглотив пучок осота, Анилин вы­разил свою признательность за него голосом: начал с низких, густых нот, затем бархатный тон постепенно пе­решел в высокий, будто звенящий.

Восстановились мир и дружба. Но как начался этот день необычно, так необычно он и кончился...

Приз Европы оспаривало десять лошадей: пять из ФРГ, по две из Франции и СССР и одна английская.