Слава на двоих
Шрифт:
— Комментарием будет финиш нынешней скачки,—ответил Николай, уже вскочив в седло.
С боксами были знакомы все лошади, все подобрались приемистые—старт принят на редкость дружно.
Но что такое—никто не хочет брать голову скачки?
Да, Николай с огорчением убедился, что все настроились скакать «концом». Огорчился он потому, что главный козырь Анилина—его сила, но чтобы он смог полностью проявить ее, надо постоянно навязывать ему борьбу. И вот никто этого делать не хочет, все хитры.
Раз скачка складывается тихо, невыгодно для Анилина, делать нечего—надо дуть на класс. И Николай повел скачку с нарастающим темпом: одну пятисотку за тридцать
На последних трехстах метрах бросилось в борьбу несколько лошадей. Ассагей вроде бы даже и захватил Анилина, но Николай не дался, еще усилил скорость, отошел от него — и вот уж близко финиш, несколько метров до победы!
— И тут откуда ни возьмись, — вспоминает Насибов,— нагрянул Бехистаун под Дефоржем. Идет полем, самым полем—ему никто не дал проехать по бровке, он и пошел кольцом, далекой ленточкой.
А вот как сказали об этом сами американцы.
«Когда лошади проскакали первую прямую и достигли поворота у здания клуба, стратегия Насибова стала всем ясна. Он, по-видимому, решил, что борьбу придется вести с Ассагеем, и держал его на безопасном расстоянии, заставляя американского фаворита напрягаться. Насибов несомненно подметил, что в Лорельских скачках побеждали лошади, шедшие в лидирующей группе, и поэтому ускорил темп.
Был момент, когда Анилин явно опередил на три корпуса своего ближайшего соперника, но тут Насибов оглянулся и немного придержал лошадь, сохраняя постоянную дистанцию в полтора корпуса от Ассагея. На последнем повороте перед выходом на финишную прямую жокей Ларри Адамс бросил Ассагея вперед, и тот грозно двинулся на советского скакуна. Насибов сохранил достаточно сил, чтобы отразить этот напор: он дал хлыста Анилину и снова оторвался от других. Том Рольф, скакавший у бровки, попробовал было усилить темп, но не сумел — он явно выдохся. Васко да Гама шел по-прежнему третьим—ему, по-видимому, тоже не хватало сил. Сильвер Шарк тащился позади.
До финиша оставалось менее одной восьмой мили. Анилин шел на два корпуса впереди и, казалось, выигрывал. Но тут произошло неожиданное. Бехистаун, которого оттеснили на последнем повороте, вдруг сделал стремительный рывок и закончил скачку первым. Дефорж выжал из него все возможное, он отпустил поводья, но к помощи хлыста не прибегал. Все знали, что лошадь была способна лишь на один мощный рывок, и в данном случае этого было достаточно. На самом последнем отрезке (1/16 мили) Бехистаун ловко обошел Анилина, увлеченного борьбой с Ассагеем, вырвался вперед и финишировал первым, выиграв более двух корпусов.
Анилин закончил дистанцию вторым, так и сохранив между собой и Ассагеем разрыв в полтора корпуса. На корпус от Ассагея отстал Васко да Гама, за ним следовали Сильвер Шарк, Том Рольф, Дэвид Джек, Джорж Роял, Фолио и Сокопо».
Ничего не скажешь: крепкие нервы были у Дефоржа и большая к тому же вера в своего скакуна! Он хорошо принял старт, а потом начал сторожить всех. Его ничуть не задело, что мимо него проскочил в хвастливом посыле венесуэльский скакун Сокопо. Как Дефорж и думал, венесуэлец, совсем немного продержавшись в передовой группе, стал вдруг удивительно вежливым—всех пропустил и пришел последним. Дефорж с удовольствием наблюдал, как два американца, соблазненные мыслью обогнать Анилина, отклонились от бровки и выматывали друг другу силы. Видел он, что Ассагей совершил безрассудную попытку обойти лидера, и окончательно заключил: не поддаться искушению борьбы, сберечь Бехистауну силы, чтобы на выигрышной прямой взять их у него уж все, без остатка!
И вот перед трибунами Дефорж одним движением оставил за собой четырех скакунов и с седьмой позиции переместился на третью. Бехистаун придушивает
...Через несколько часов, когда были вручены призы, дипломы и подарки, Каскарелло принес свежий выпуск вашингтонской газеты, в которой было написано: «стойкий, железный русский Анилин предложил такую сильную скачку, по всей дистанции ее провел и все же не отпал на финише, уступив только бурно финишировавшему Бехистауну».
В другом американском издании было написано: «Насибов чистосердечно признался: «Эта французская лошадь — лошадь замечательная». Неожиданный исход скачки поразил не только его. На Бехистауна возлагали мало надежд и ставили на него соответственно 16:1. Его время (2 мин. 28,8 сек.) значительно уступало рекорду Келсо (2 мин. 23,8 сек.) во время скачки 1966 года, которую Анилин закончил третьим, пройдя дистанцию за 2 мин. 27 сек. — этого было бы достаточно для первого приза.
Анилин в соответствии со своим возрастом нес на себе вес на три килограмма больше (57 кг), чем трехлетний победитель Бехистаун и побежденный Ассагей (по 54 кг). И, как это ни странно, Бехистаун потерпел сенсационное поражение в сентябре от французского жеребца Карзена (пришедшего вторым на Лорельской скачке 1965 года), которого спустя месяц победил Анилин. Некоторые считали Анилина сильнейшей лошадью и стратегию Насибова правильной: ведь Келсо тоже финишировал вторым в розыгрыше Вашингтонского приза трижды, а в 1963 году упустил победу при сходных обстоятельствах».
И еще написали американцы так: «По составу участников и драматичности борьбы это было одно из самых интересных соревнований за всю историю розыгрыша Вашингтонского приза».
Участники и любители конных ристалищ надолго запомнят эту изумительную скачку. На следующий год перед розыгрышем крупного приза французские эксперты, прикидывая возможности соперников, с тревогой предупредят своих жокеев: «Нельзя забывать, как советский Анилин скакал в Вашингтоне». Он был в той исторической скачке вторым, этот «стойкий, железный русский Анилин», но был он не слабее победителя Бехистауна—нет и нет, трижды нет!
ГЛАВА XII
Анилин стал мировой знаменитостью. Его фотографии расхватывались быстрее, чем открытки с изображением кинозвезд. Его портреты попали на папиросную коробку и наклейку марочного коньяка.
Хорошо или плохо—быть знаменитым?
С одной стороны—явно недурственно. Его поместили навсегда в денник № 1, самый почетный на заводе, в котором стоял до этого Айвори Тауэр, теперь переселенный из-за Анилина в другое помещение,—вот, наверное, обиделся-то! Конюх все время около денника на часах стоит, а как только где-либо хлопнет дверь, сразу мягкую попону накидывает, чтобы сквозняком Анилина не прохватило. Прежде чем засыпать овес, сам несколько зернышек разгрызет и проглотит. Чистит так, что ни единой, самой даже микроскопической пылиночки.
Но и мороки от этой славы порядочно: то и дело фотографируют, сверкая в глаза лампочкой, доктора замучили. Они-то и доконали: из перестраховки, видно, пустили слух, что у Анилина порок сердца.
В день рождения Анилина Николай принес из дому меду и подсластил воду. Выцедив сыту, Анилин стомленно потерся головой о плечо Николая и начал шарить сухими и теплыми губами по карманам его пиджака—в одном унюхал морковку, в другом шоколадные конфеты, с шумом проглотил и то и другое. Седьмую весну встречал Анилин.