След голубого песца
Шрифт:
Сколько раз пелась эта песня, пока Нюдя ждала Ясовея, кто сосчитает. Сколько пролила девушка слёз, кто измерит. Но когда вернулся Ясовей учителем в родную тундру, он сам пропел Нюде при первой встрече о Хибяри и его невесте. Сердце девушки ликовало.
Глава седьмая
Свадьба, которой не было
1
Сядей-Иг сидел в чуме молчаливый и мрачный. Упершись взглядом в потухающий костер, он безмолвно постукивал о краешек стола короткими пальцами. Опять
Под мясистыми щеками Сядей-Ига перекатываются желваки. В глазах вспыхивают и гаснут отблески слабеющего пламени костра. Мунзяда, сморщенная, изможденная, робко поглядывая на мужа, чинит старые пимы. Нюдя чистит песком медный котел. Монетки, вплетенные в её черные косы, тоненько позвякивают при движении головы. От усердия, с каким работает девушка, на лице её выступили мелкие капельки пота. Остановив на дочери взгляд, Сядей добреет. Ведь она его любимица. Отец её балует, всякий раз, когда возвращается из поездок в села, привозит подарки: то яркую шелковую ленту, то блестящие стеклянные бусы, то ещё какую-нибудь безделушку, а то лазоревую шаль с бахромой по краям. Но сегодня Сядей-Иг не в духе, и Нюдя старается вести себя тихо, не раздражать отца. Даже пёс Нултанко лежит у входа в чум смирно, не шелохнувшись. Только острые его уши вздрагивают, чутко прислушиваясь к неясным звукам тундры.
Вдруг Нултанко настороженно поднимает голову, смотрит умными глазами на хозяина, будто хочет спросить, слышит ли тот далекое постукивание оленьих копыт по земле и шуршанье полозьев нарт. Хозяин неподвижен, как истукан. Значит, не слышит. Нултанко вполголоса тявкает.
— Хыть! — кричит на пса Сядей.
Нултанко затихает, но тотчас снова настораживается и вылезает из чума. Там он голосисто лает. Ему отвечают другие собаки. Начинается неистовый гомон.
— Едет кто-то, — говорит Нюдя.
— Ну, едет, так не проедет мимо, — произносит отец. И, помолчав, добавляет: — Чайник заправь-ка...
Сырые сучья кустарника, кинутые на угли, сперва шипят и чадят, потом вспыхивают ярко и весело.
Вскоре снаружи доносится гиканье, характерный шум подъезжающей упряжки. Слышно, как олени останавливаются, тяжело дыша.
Кто-то кричит на собак, продолжавших лаять, и идет к чуму.
— Ань здорово!
В чум вваливается Халтуй. Непомерно длинный и сухой, он сгибается, словно переламываясь натрое. В руках у него обгорелый крюк, на котором подвешиваются котлы и чайники над костром. Опершись на этот крюк, Халтуй повторяет:
— Ань здорово-те!
— Здорово, здорово, — буркает хозяин, не приглашая гостя садиться, косясь на него.
Нюдя, взглянув на крюк в руках приезжего — символ сватовства — пунцово краснеет. Мунзяда выжидательно смотрит на мужа. Тот невозмутим.
В чуме продолжается
— Я ехал с Янзарея, через лабту ехал, мимо пяти сопок ехал, три реки пересек. Далек мой путь.
— Твой чум на Янзарее стоит? — спрашивает Сядей, не меняя позы.
— Мой чум у Тибэй-реки...
— Зачем же ты попал на Янзарей?
— Там живет хороший человек, охотник и оленевод...
— Он здоров? — слегка поворачивает голову Сядей-Иг.
— Охотник молод и крепок.
— Как его олени?
— Стадо оленевода увеличивается каждый год.
— Много ли у него ларей с кладью?
— Когда надо кочевать, лари с кладью везут четыре аргиша. В ларях и пушнина, и сукна, и сахар, и чай, и сухари...
— У него, наверно, посуды нет...
— Посуды у него полный ларь да ещё ларь.
— Умеет ли он пушнину промышлять?
— Он сам песцу пулей в глаз попадает. А пушнину ему промышляют пять охотников.
Женщины оставили работу и внимательно следят за разговором: старуха, поджав губы, с хищной настороженностью, девушка в глубоком волнении, то краснея, то бледнея.
— Умеет ли он метко кидать тынзей? — продолжает спрашивать Сядей-Иг.
— Ни один бык в стаде не ускользал от его ловкой руки, — уверенно отвечает Халтуй.
— А золото у него есть? — Сядей-Иг поворачивается всем туловищем к свату.
— Поезжай сам, попробуй поднять мешок, который возит он на первых санях аргиша, — не моргнув глазом, отчеканивает Халтуй.
— Назови мне его имя.
— Ты его знаешь, Сядей-Иг. Того, кто послал меня, зовут Лагеем.
— Садись, — помолчав, предлагает Сядей-Иг, уступая гостю место на свернутых оленьих шкурах. Услышав имя Лагея, Нюдя застывает. Щеки её становятся землисто-серыми.
Халтуй стоит, будто не слышит приглашения хозяина.
— Садись. Чай вскипел, однако, — повторяет Сядей.
Халтуй остается на месте.
— Мунзяда, ставь-ка на стол чашки, оленины принеси, айбурдать будем. Вот твое место, Халтуй. Ведь стоять-то так худо.
Сват неподвижен. Тогда Сядей-Иг, кряхтя, поднимается, берет из рук Халтуя обгорелый крюк и подает его жене. Не дожидаясь дальнейших приглашений, Халтуй присаживается к столу. Безбородое старческое лицо его выражает полное удовлетворение.
— А чарка будет? — спрашивает он хозяина.
— Будет чарка, крепкая, сам из Широкой Виски привез...
— Вот то хорошо.
После двух чарок водки Халтуй разошелся и начал рассказывать, как Лагей уговорил его ехать сватом к Сядей-Игу, какие обещал подарки за это.
— Шибко твоя девка ему глянется. Он говорит, если не возьмут крюк, вернешься с крюком обратно, сам ночью приеду, всё равно увезу девку...
— Ну, так ему это и удалось бы, — самодовольно ухмыльнулся Сядей-Иг.
Нюдя накинула паницу и быстро вышла из чума. Зачерпнув горсть снега, приложила к виску. Вздрогнула, почувствовав, как острый холод проник в жилы, дошел до самого сердца.