След грифона

Максимов Сергей Григорьевич

– Тимофей Прокопьевич, нужны подводы... Люди, чтобы перегрузить из эшелона. А может статься – с парохода.

– Найдем.

– Складировать нужно первоначально в одном месте, затем разделить на три части.

– Сергей, каким образом мы будем оформлять наши отношения?

– По-ру-чи-тель-ство, – почти пропел Суровцев.

– То есть вы за меня, а я за вас?.. – спросил Кураев.

– Да! Я вам отдаю доверенное мне золото. Вы мне – свое...

– То есть честное слово.

– Да. И мое «честь имею!». Как и ваше «честное купеческое». Золота государственного будет много больше. Это и будет гарантия ваших интересов, –

подвел черту под разговором Суровцев. Потом вздохнул и продолжил: – Ваши ценности я обязуюсь сохранить в целости и сохранности. Обязуюсь их выдать по первому вашему требованию или передать любому лицу при соблюдении условий нашего договора, то есть сохранения вами моих интересов. В данном случае вверенных вам ценностей. Такими же полномочиями обладаете вы. Это еще не все. За пределами России вам будет гарантирована возможность получить деньги за оставленное в России золото. Вывезти, сами понимаете, его сейчас непросто. А по текущему курсу вы будете иметь возможность получить его стоимость в любой валюте.

– Сережа, вы знаете, что такое клад?

– Я в первый раз этим занимаюсь, – честно ответил Суровцев.

– У клада два родителя, – многозначительно сказал Кураев.

– Мы с вами?

– Нет. Куда нам, многогрешным! Отец клада – достаток. А мать клада – нужда. Место для размещения моих интересов вы присмотрели?

– Да, но лучше всего пока вам о нем не знать.

– Оно и верно. Так все же уезжать из России?

– Самое главное – вывозить семью. Большевики вряд ли пощадят кого-нибудь из вас.

– Ася, боюсь, не поедет. Она всегда все делает поперек...

– Выровняем наши позиции, – вслух размышлял Суровцев. – Ваши ценности будут находиться в двух верстах от Транссибирской магистрали, на перегоне Тайга – Судженская. Это поселок Анжерка. Место я рекогносцировал лично. Документы на выезд вас и вашей семьи я подготовлю. В Мариинске весь ваш клад находится под нашим наблюдением. Пусть Ахмат с Соткиным его и вывезут. Они тоже условятся и сообщат нам, как дело разрешилось. Что Ася?

– Голубчик вы мой, ну что же я вас так сразу не распознал? Ну почему вы так были молоды? Я разговариваю с мужем, но не мальчиком. Так вы знаете, где хранятся все ценности нашей семьи? – спросил Кураев, не отвечая на вопрос о дочери.

– Мы отследили интерес чехов и словаков и офицеров отступающей армии. Все интересуются золотом. В том числе они закрутились вокруг вашей собственности в Мариинске. Мы не разговариваем о рядовых мародерах. Хотя по вещевым мешкам весь золотой запас России растащить – нечего делать... Ваш дом в Мариинске ненадежный. Это я вам говорю. Золото я заберу и положу в месте, о котором вам все же будет известно. Вы, со своей стороны, примете золото мое.

– Сколько?

– По моим расчетам, десять подвод.

– Но это же тонна!..

– Нет. Предполагается еще взвод охраны. А я принимаю у вас ваши сто килограммов.

Кураев ничего не ответил. Суровцев действительно знал, сколько золота находится сейчас в Мариинске в особняке Тимофея Прокопьевича Кураева. Это неприятно поразило купца и золотопромышленника.

– Я тоже волнуюсь, – продолжал молодой генерал. – Но у меня в отличие от вас нет никакой недвижимости. Я почти в чистом поле собираюсь хранить ваше золото. И, обещаю, сохраню. Вы, я думаю, в Томске разместите вверенную вам часть без труда.

Ася поняла еще одну женскую

истину. Она никого никогда любить так не будет, как Сергея. «Ну где он пропадал все эти годы?» Она поняла, что быть генеральшей при таком генерале вовсе не зазорно. А он при встрече почти приказал ей:

– Извозчик уже ждет. Жду вас в номере гостиницы.

Она чувствовала себя публичной женщиной, когда вошла в их номер. Он встретил ее. Обнял и начал целовать. Раздевал он ее нагло, бесстыдно. Целуя. Овладел ею. Вызывая то, чего у нее еще в жизни не было. Оргазм. Первый. Второй. Третий. Четвертый. Пятый! И его шепот:

– Ася, я засыпаю... Спаси Бог тебя, Ася!

«Что же она наделала», – думала Ася о себе в третьем лице. «Дура она. Безмозглая, похотливая, дура она», – думала она как не о себе вовсе, а как о своей детской кукле. Но главное, особым женским чутьем поняла она, что у него были женщины. Много женщин. Если при последних встречах не было, то теперь были. И самое обидное, что будут еще. И толкнула его в чужие женские объятия она сама.

Точно читая ее мысли, Сергей проснулся: – Никогда не думал, что проснусь в постели с кормящей матерью. Ася расплакалась. Слезы лились на полную молока грудь. – Прости, Христа ради, любимая. Я видел твоего избранника. Он все же достойный человек. Пусть мне это и неприятно. Он хорош собой. Явно не глуп. Мне нужно отлучиться до утра. Утром вернусь. – А стихи? – Вот вам и стихи... Сергей накинул халат. Подошел к роялю. Поднял вуаль. Рояль, как ни странно, был настроен. Стал играть. Ася слушала, и слезы лились по ее лицу на грудь.

В зелень глаз закрались льдинки. Губ коснулась паутинка. Не шепчи: «Так получилось...» Я же знаю, что случилось — Август...

Сергей распел припев, еще шесть раз повторив: «август».

Здравствуй, месяц! Здравствуй, ясный! Не спеши за солнцем красным. Как ты оказался тут? Как, скажи, тебя зовут? «Август», – отвечал месяц ясный.

Сергей пел:

Август, август, август

Потом говорил:

– Ну ты что, в самом деле, Ася? Плакать не будем. Хотя и на улице плач идет.

С тональности ми-минор он бросил пальцы на ре-минор и на полтона ниже запел свою колыбельную:

На улице дождик Землю прибивает. Землю прибивает. Брат сестру качает. Ай, люли-люли. Брат сестру качает. Вырастешь большая — Отдадут тебя замуж Во деревню чужую, Во семью во большую. Мужики там дерутся. Топорами секутся. Ай, люли-люли. Топорами секутся.