След грифона
Шрифт:
– Вы правы, товарищ Сталин. Барон предлагал мне остаться. И предложения для молодого человека были лестные и весьма заманчивые.
– Так почему не остались? Если это не секрет, конечно, – усмехнулся вождь. Можно подумать, что он смирился бы с наличием секретов у своих собеседников.
Суровцев же окончательно укрепился в верности своей позиции: не пытаться обмануть того, кого обманывать себе дороже. Помнил он и слова маршала Шапошникова: «Я стараюсь всегда делать и говорить только то, что мне потом не надо скрывать».
– Был целый комплекс причин, – отвечал Сергей Георгиевич. – От долга, коим я тогда был связан, до неразделенной любви. Я был очень молод. Потом я выполнял особое поручение, которое требовало моего скорого
Сталина, казалось, абсолютно не удивили последние слова Суровцева. Он выжидал, ни взглядом ни жестом не проявляя заинтересованности.
– С бароном во время нашей с ним последней встречи также велся разговор об эвакуации части золота в Финляндию, – добавил Суровцев.
Сталин неторопливо встал со своего места и не спеша подошел к рабочему столу, где снова выбил трубку. Затем стал опять набивать ее свежим табаком. Набил. Но не прикурил. Вернулся к Суровцеву. И только здесь, в очередной раз раскуривая трубку, нарушил молчание, которое Суровцеву не могло не показаться долгим.
– Оставим этот разговор на потом, – наконец заговорил он. – Пятьсот или семьсот килограммов золота не сделают нам погоды, – в очередной раз козырнул чисто русским выражением вождь. – Есть более важные дела. Если барон Маннергейм и в этот раз сделает вам предложение остаться в Финляндии, не спешите отказываться. Может быть, находясь там, вы принесете больше пользы Отечеству.
А вот это было неожиданно и даже парадоксально. Суровцев тогда еще не знал, что за вождем водилось такое качество. Спроси Сталин о судьбе части золотого запаса, и Суровцев, наверное, рассказал бы ему если не все, то многое. Но он не только не стал спрашивать, но и предложил остаться в Финляндии после выполнения его секретной миссии. «Что это? Провокация? Как говорили в лагерях и тюрьмах того времени, проверка на вшивость?» – думал Суровцев.
– Вы должны сами решить, где принесете больше пользы своей стране, – повторил Сталин. – Хотя причин для обид у вас накопилось немало. Но во многих из своих бед виноваты вы сами. Так почему вы все-таки не воспользовались предложением регента Финляндии? Почему не сбежали после Гражданской войны? Границу перейти для вас не составило бы труда. Я правильно говорю?
– Сам не знаю. Что-то всегда удерживало. Не одно, так другое, – честно ответил Суровцев. – Я, поверьте, в полной мере оценил степень доверия ко мне. Сделаю все возможное, чтобы это доверие оправдать. К тому же может статься так, что генерал Степанов не прервал своих отношений и с Маннергеймом. А это увязывает в единый узел и работу с Вальтером в нынешнем немецком Генеральном штабе, и нынешние финские дела.
– Мне почему-то тоже так кажется, – сказал Сталин и точно поставил точку в произнесенной фразе мундштуком своей трубки. – О пропавшем золоте тоже будем разговаривать, понимая сложность ситуации. Не будем все валить в одну кучу. Всему свое время. Вы ценный для нас человек. Работайте. Мешать вам никто не станет. За всю советскую власть ручаться не могу, но за себя все же поручусь. Несмотря на слова Библии.
На столе негромко зазвонил один из телефонных аппаратов. Все телефоны в этом кабинете были переведены на негромкий звонок. Сталин подошел к своему столу, снял трубку звонившего аппарата. Молча выслушал. Сказал:
– А Мехлис с Маленковым приехали? Нет. Чаи гонять в другое время будем. Пригласи сначала Фитина.
Через несколько секунд дверь кабинета отворилась. Вошел начальник разведки.
– Обо всех деталях подготовки операции будете докладывать мне лично, – сказал Сталин. – Сколько времени вам нужно для подготовки?
– Месяц, – ответил Фитин.
– Даю вам две недели, – распорядился вождь. – И ни днем больше. В детали операции, кроме вас, может быть посвящен только Судоплатов. И еще, пожалуй, Федотов. Контрразведку надо тоже подключать. Наркому Берии знать обо всем не обязательно.
Рукопожатия не предполагалось. Точно и одновременно Фитин и Суровцев, как по команде «кругом!», повернулись и одинаково, с левой ноги зашагали к выходу из кабинета с двойными дверями. Фитин открыл дверь, пропуская Суровцева. Суровцев вышел в приемную, и невольное волнение толкнуло кровь всего его тела в голову...
В приемной, напротив входной двери, на удобном диване, закинув ногу на ногу, сидел начальник Генерального штаба Красной армии генерал армии Жуков. Георгий Константинович также испытал удивление. В отличие от Суровцева, уже знакомого с нынешним обликом полководца по фотографии в «Правде», Жуков не видел бывшего капитана царской армии ровно двадцать пять лет. За такое время человек может измениться до полной неузнаваемости. Но то ли потому, что Жуков достаточно часто вспоминал этого офицера, то ли потому, что какие-то черты Мирка-Суровцева не претерпели изменений, а скорее, из-за безукоризненной военной выправки, которую только подчеркивало отсутствие знаков различия, он безошибочно его узнал. Осанка с поправкой на возраст осталась прежней. Как, впрочем, и у самого генерала Красной армии. Узнал. На простое узнавание наслоилось быстрое осознание непростых фактов – выход бывшего царского офицера в форме командира из кабинета самого Сталина, отсутствие знаков различия и, наконец, присутствие начальника разведки НКВД Фитина. Мало того! Один из бывших его командиров по царской армии только что разговаривал со Сталиным один на один, пока сам он сидел с тем же Фитиным в приемной и обменивался ничего не значащими фразами.
Люди они были бывалые, много в своей жизни повидавшие и многому научившиеся. Они были далеки от желания броситься друг другу в объятия. Да и характеры были еще те...
Кроме того, Жуков – где сознательно, а где неосознанно – всегда шел против старых военных специалистов. Он даже Шапошникову не постеснялся сказать в глаза, что его знаменитый труд «Мозг армии» – все, что угодно, но только не учебник для командира и полководца. Оба, не сговариваясь, не захотели афишировать факт своего давнего знакомства. Суровцев сухо и четко вытянулся по стойке «смирно», как и полагается подчиненному при встрече с высокопоставленным начальником. Жуков, собиравшийся было встать, снова опустился на свое место. Он больше даже не взглянул на Суровцева, напротив, обернулся к Фитину. Секунды две или три молча на него смотрел.
– Что-то хотел у тебя спросить, Павел Михайлович, – точно что-то вспоминая, проговорил будущий маршал. – Ладно. Вспомню – позвоню.
Ни Поскребышев, ни Павел Михайлович Фитин не заметили момента узнавания. Фитин был, наверное, единственным человеком из аппарата Берии, к которому Георгий Константинович Жуков испытывал безусловное уважение. Абсолютное большинство чекистов были для него кровавыми бездельниками. Другую часть, к которой, по его мнению, принадлежал, например, Судоплатов, он бездельниками не считал. Однако считая их работу грязной, – да что там говорить, – просто подлой, признавал необходимой. Фитина же уважал за его непростую миссию разведчика. Но его всегда раздражало, что шпионы иногда сильнее влияют на политику, чем военные. И вот рядом с Фитиным оказался Мирк-Суровцев. Бывший царский офицер, а теперь еще, вероятно, и шпион. Все могло быть иначе, живи Жуков и Суровцев в другой стране и в другое время. Но чего стоила только одна Гражданская война! А еще ведь были нескончаемые репрессии! Оба генерала поступили именно так, как они и должны были поступить. Это, в свою очередь, доказывало, что они не ошибались прежде и не ошибаются друг в друге теперь. А в том, что у них будет время еще встретиться, они почему-то не сомневались. И при этом каждый из них успел понять, что он узнан другим. Фитин и Суровцев вышли. Поскребышев снова исчез за дверями кабинета вождя.