След сломанного крыла
Шрифт:
— Жители деревни нашли тело этого человека утром. Неподалеку от него они увидели свернутую в кольцо веревку, которую кто-то обронил. Никакой змеи не было.
— Мама, — смущенно произношу я. Она берет меня за руку.
— Бети, — говорит мама, глядя мне в глаза. — То, что отец сделал с тобой, исправить нельзя. Но не дай этому затмить твою жизнь. Не позволяй его поступкам и его образу жизни стать твоей правдой, — она встает с постели и берет мое лицо в свои ладони. — Правда — в тебе самой. Ты всегда была и всегда будешь ни на кого не похожа. И я могу только гордиться такой женщиной, как ты.
Она
— Мама, — говорю я, видя, что она собирается уйти. — Скажи, ты бы рассказала мне сама? Если бы я не пришла к тебе, ты бы пришла ко мне?
Она колеблется, ее лицо выражает бездну чувств.
— Я не хотела тебе рассказывать. Я хотела похоронить все это, как похоронила ты, — так мне казалось. Мне хотелось, чтобы ты была счастлива, — признается она.
— Это было не твое дело — решать за меня, — говорю я, рассерженная ее словами.
— Может быть, — нерешительно произносит она. — Но, зная о том, что он сделал с тобой, и о том, как это повлияло на тебя, я не могла придумать ничего другого.
— Ты знала об этом сразу после того, когда все произошло?! — кричу я. Мне просто необходимо на кого-то накричать, а мама — самая близкая цель, и я безжалостна к ней. — Ты имела хоть малейшее понятие?
Она опускает голову, складывает руки перед собой и тихо качает головой:
— Я знала, что он способен причинить большое зло, но то, что он сделал с тобой… — ее плечи вздрагивают, она поднимает голову и встречает мой взгляд. — Ты должна поверить мне — я ни о чем не знала. Если бы я знала… — она умолкает, не в состоянии договорить, и нам обеим остается только гадать, что бы она тогда сделала. Каким образом мы могли бороться с человеком, обладающим всей властью над нами?
Я верю ей. Может быть, ключи к решению проблемы и существовали, но мы обе изо всех сил старались их не замечать. В какой-то момент мотылек должен понять, что огонь может сжечь его, и попытаться избежать этого.
— После того как ты узнала правду, ты собиралась… — голос изменяет мне, и я замолкаю перед тем, как задать следующий вопрос, ответа на который боюсь: — Собиралась ли ты оставаться с ним?
— Нет, — говорит мама, и ее ответ звучит твердо, без колебаний. — Но он бы постарался не дать мне уйти.
— Значит, хорошо, что он умирает? — спрашиваю я.
— Да, — соглашается мама. — Это хорошо.
Марин
Джии исполняется шестнадцать лет, а это для каждого подростка — важное событие. Марин решила устроить для нее вечеринку и пригласить всех ее прежних школьных друзей. Джия поймала Раджа на предложении освободить ее на некоторое время от школы. Целую неделю отец отвозил Джию к терапевту и ждал в машине, пока она поверяла свои тайны чужому человеку. Марин ни разу не вызвалась съездить вместе с дочерью или побыть с ней у врача. Она не мешает им, но и не поддерживает, хотя сама предложила показать Джию врачу. Для нее это было лишь средством для достижения цели в переговорах с Раджем, и она злилась на него за то, что он настоял на вмешательстве в их дела посторонних. Марин все еще считает, что они могли бы решить все проблемы в своем узком кругу. Так принято было во времена ее
После разговора в кабинете Раджа ни он, ни Марин больше не заговаривают о разъезде. Кажется, всем ясно, что в этом случае обратной дороги не будет. Кроме того, ни один из них не способен справиться с подобной ситуацией. Они эмоционально опустошены, их колодцы вычерпаны до дна. Они расходятся по разным комнатам, а остальное пространство в доме используют для совместного существования.
Джия проводит все время, за исключением визитов к врачу, в своей комнате, где или звучит громкая музыка, или царит полная тишина. Иногда Марин останавливается у ее дверей, ожидая приглашения войти и поговорить. Но дочь никогда не приглашает ее, и Марин никогда к ней не входит.
Джия говорила, что ей не нужна вечеринка, даже просила родителей отменить ее. Но Марин, увлеченная приготовлениями, не отступала от своего. Это отнимало у нее большую часть свободного времени и оставляло мало места для чего-либо другого. Чувствуя неизъяснимый стыд за свой визит в больницу к отцу и за слезы, пролитые ею, она хоронит эти воспоминания, полностью отдаваясь работе и предстоящему торжеству.
Первоначальное количество гостей — десять-пятнадцать девочек — выросло до ста двадцати человек, взрослых и детей. Марин наняла распорядителя праздника и устроила навесы на заднем дворе. Она пересмотрела первоначальное меню и переделала его три раза, прежде чем остановилась на традиционном угощении. Конечно, она включила в меню любимые блюда Джии и многое другое. Также план подразумевал разные развлечения и приглашение профессионального диджея.
— Ты не думаешь, что все это немного чересчур? — спрашивает ее Радж во время одного из их редких разговоров.
— Это ее шестнадцатилетие, — отвечает Марин. — Такое бывает раз в жизни.
— Верно, — Радж делает глоток охлажденного чая, наблюдая, как рабочие, снующие в дом и обратно, возводят навесы. — Джия не выходила сегодня утром.
— Наверное, готовится к празднику, — говорит Марин, посматривая одним глазом в сторону поставщика провизии. — Она скоро спустится.
Она собирается уйти, но Радж останавливает ее.
— Чего ты хочешь добиться этим огромным сборищем? — спрашивает он.
— Я хочу, чтобы наша дочь знала, как мы любим ее, — немедленно отзывается Марин и уходит, чтобы посмотреть, все ли идет по плану. Когда декорации расставлены, начинают прибывать гости. Первыми приходят Рани и Соня. Триши нигде не видно. Марин не виделась с ней со дня их последнего разговора в доме Триши. С тех у Марин просто не было времени, чтобы обдумать происшедшее.
Оставив заботы по распределению мест распорядителю, Марин подходит к родным.
— Где Триша? — спрашивает она одновременно и Соню, и Рани.
В детстве, в Индии, Марин и Триша были близки. Марин заботилась о сестренке, когда Рани была занята или уходила из дома по делам. Дом всегда был полон слуг из касты неприкасаемых — далитов, которые занимались уборкой и готовили еду за несколько пенни в день. Но далиты не имели права притрагиваться к хозяйским детям — их прикосновения считались оскорбительными для членов высших каст. В результате Марин приходилось выступать в роли няни для младшей сестры.