След сломанного крыла
Шрифт:
— Я думал, на пользу мне должно пойти вот это, — он указывает на повязку с датчиками на своей голове и отдает мне фотокамеру.
— Это просто еще один способ помочь тебе, — говорю я, держась за камеру, как за спасательный трос. — Почему бы не попробовать? Вдруг что-то из этого да получится. Вдруг ты сможешь вернуться к своей игре пораньше, — говорю я, стараясь найти с ним общий язык.
Он отрицательно качает головой.
— Хотите знать правду? — спрашивает он. И прежде чем я успеваю ответить, произносит: — Я ненавижу
* * *
Дэвида нет там, где его обычно можно найти. Я прошу медсестру отправить сообщение ему на пейджер.
— Он сказал, что готов встретиться с вами здесь или в своем кабинете, — она ждет моего ответа.
— Скажите, что я буду у него через пять минут.
Я кладу фотокамеру в укромное место за столом медсестры и приказываю себе успокоиться. Доехав в пустом лифте до нужного этажа, быстро иду по коридору к кабинету Дэвида. Еще издали я вижу, что дверь приоткрыта.
Дэвид сидит за своим письменным столом, просматривая документы. Заслышав мои шаги, он поднимает глаза. Я успеваю заметить в них желание и тоску. У меня перехватывает дыхание, и я отворачиваюсь, глядя на сгустившуюся за окном темноту.
— Он не заинтересовался фотографированием, — говорю я. — У него были уроки фотографии в старших классах, и он их не слишком полюбил.
— Понятно, — Дэвид встает и обходит стол. — Спасибо, что попыталась.
— Какой у него прогноз? — не удерживаюсь я от вопроса.
— Мы еще не установили, — он трет лицо. — Утром его посмотрит невролог, — он опирается о стол. — Тогда у нас будет больше информации, — он качает головой, словно боится подвести парня. — Уилл страдает, сбит с толку. Я подумал, что, если он сделает несколько снимков, то приободрится.
Мне хочется утешить Дэвида, хотя я и не знаю как. Что я могу дать другому человеку?
— Он не хочет играть в футбол, — произношу я. Дэвид потрясенно смотрит на меня.
— Он сказал тебе это?
Я киваю:
— Он играл ради своего отца.
Дэвид озадаченно смотрит на меня.
— Когда Уилла привезли, его отец мог говорить только о футболе. Он по крайней мере пять раз спросил у меня, сможет ли его сын снова играть в футбол.
— Иногда родители последними узнают о том, чего хотят их дети, — бормочу я, не подумав.
— Такое произошло и с тобой? — спрашивает он, ухватившись руками за края стола. — Твой отец не знал, чего ты хочешь?
Я хочу уйти — нет, я хочу убежать. Хочу спрятаться, укрыться в безопасном месте. Но признание Триши сделало меня жестче, опустошило меня так, как я и представить себе не могла. Когда ваша жизнь — темная дыра, кажется, что все происходящее вокруг не производит на вас никакого эффекта. Но раз мне хочется лечь и рыдать из-за сердечной боли моей сестры, возможно, я опустошена не настолько, насколько думаю. Возможно, отец не все
Каждый может дойти до точки, когда пора остановиться. Когда легче стоять на месте, чем оставаться жертвой преследования, даже если преследователь существует лишь в вашем воображении. Когда огонь начинает разгораться, он горит яростно, пожирая все вокруг. Но когда он гаснет и остаются только дым и пепел, куда же исчезает ярость, питавшая пламя, которое разрушало все на своем пути?
Я поняла, что никогда не перестану бежать, никогда не остановлюсь, что всегда буду на шаг впереди демонов, постоянно преследующих меня. Но сейчас, когда я рядом с Дэвидом, бежать труднее, чем раньше.
— Ему это было безразлично, — говорю я устало. Может быть, стоит попытаться довериться Дэвиду? И что мне терять?
— Он… — я ищу слова, чтобы описать то, что отец делал со мной, с моей семьей. — Он бил нас, — в конце концов, произношу я с трудом. — Всю жизнь бил.
Правда дается мне тяжелее, чем я думала. Я ожидаю от Дэвида жалости, неприязни — всего того, что испытывают люди к человеку, когда узнают, что он был жертвой насилия. Понимания того, что шрамы, покрывающие тело и душу, заставляют его съежиться, стать крохотным, незаметным.
— Нет! — в голосе Дэвида звучит потрясение и боль. Его лицо выражает сочувствие и жалость, но не неприязнь. Я подозреваю, что он попросту успел скрыть свои подлинные чувства, но, глядя ему в глаза, вижу в них только теплоту.
— Прости, — он подходит, но я отступаю на шаг. Дэвид не сводит с меня взгляда. — И никто не мог остановить его?
— Никто не хотел его остановить, — шепчу я, доверяясь ему. — Наша община считала его превосходным человеком. Моя мать считала, что он имеет право истязать нас.
Я так много открыла постороннему, я отдала ему часть самой себя.
— Соня, — произносит Дэвид, но я прерываю его. Я не могу принять того, что он мне предлагает.
— Я похожа на него, — внезапно произношу я. В этом я не смогла признаться даже Трише. Когда она заговорила о своем страхе, я умолчала о своем.
«Однако пора рассказать ему», — торопит меня внутренний голос. Узнав правду, увидев реальность сквозь иллюзию, он сам убежит от меня. Мне не придется больше прятаться.
— Я не понимаю, — говорит Дэвид.
— Я порочная, я злая, как и он, — я отворачиваюсь от него и обхватываю себя руками. Воздух в комнате внезапно холодеет. Мое дыхание становится прерывистым, и я пытаюсь выровнять его. — Я читаю разные истории, смотрю фильмы о женщинах…
В страхе я умолкаю. То, что еще даже не началось, кончится навсегда, если я расскажу ему правду. Надежда на большее рассыплется в прах. Моя тайна была тяжелой ношей и раньше, но из-за Дэвида она стала совсем невыносимой. Мы сможем освободиться друг от друга, только если я откроюсь ему.