След Сокола
Шрифт:
– Хорошо, люди мастеровые, примите благодарность мою.
И Годослав протянул руку для рукопожатия. У мастерового от этого даже борода радостно затряслась. Никогда он этого рукопожатия не забудет, внукам рассказывать станет…
Князь пересек площадь наискосок и углубился в кузнечный квартал. Здесь стук и звон стоял постоянный. В тихие дни, если ветер попутный, этот звук доносился через площадь и до Дворца Сокола. И радовал слух. Пусть и не только оружие ковали кузнецы, но все же и оружие готовили. Значит, будет чем врага встретить.
Кузнечный квартал выходил на торговую площадь только одним маленьким своим боком. Основные же мастерские находились в глубине. И здесь шла работа тяжелая, сложная, кропотливая,
68
Именно потому, что кузнец считался у ведических славян олицетворением светлых колдовских сил, с приходом христианства священники стали олицетворять его с силами зла и обвинять в сношении с чертом. Так потом и повелось. Несколько веков распространения христианства сделали свое дело – светлое отношение к профессии кузнеца исчезло, сменившись на настороженное опасение. Кроме того, за счет своего мастерства и физической силы кузнецы всегда пользовались в народе авторитетом и уважением. К ним обращались за советом вместо того, чтобы обратиться к священнику. Церковь этого терпеть не могла, и на славянских кузнецов с приходом христианства пошла настоящая травля. В исторической науке это нередкое явление, и даже имеет свое название – демонизация. Так, например, ведическая царевна-лебедь в угоду эллинским богам была трансформирована в горгону Медузу – полную свою противоположность. Ведический бог огня Агни православной церковью трансформировался в злобную Бабу-ягу и т. д.
Небольшие дворы стояли плотно друг к другу, разделенные не заборами, как, скажем, дворы в квартале ткачей, а невысокими земляными насыпями, через которые легко перешагнуть и помочь, когда требуется, соседу. Других помощников, посторонних, здесь бывало мало. Рарогчане не любили посещать этот дымный и звонкий район. При всем их уважении к кузнецам, объяснялось это просто. С силами Добра всегда борется Зло. Оно вертится и ищет лазейки, чтобы помешать Добру. С кузнецом Злу не справиться, слишком он силен. А вот тех, кто послабее и под руку попадется, можно и испытать. Кому хочется лишний раз с Чернобогом встретиться? Лучше уж с площади в лавку заглянуть, чем в глубину квартала…
Годослав не боялся нечистой силы, потому что во власти своей и в силе своего меча был уверен так же, как кузнец в силе своей власти над огнем и в силе собственного молота. И потому пошел сквозь квартал по узким улочкам, хорошо ему знакомым, смело. Нужный двор нашел быстро и, распахнув калитку, вошел вместе с сотником и с дружинником.
– Где Людова? – спросил выглянувшего из кузни широкоплечего юношу с лицом, испачканным сажей и угольной пылью.
– В дом, княже, прошел. Тебя дожидается. Проходь и ты…
Князь кивнул и направился к двухэтажному каменному дому. Каменные дома в Рароге были не редкостью. Еще отец Годослава сам давал людям ссуды без роста на такое строительство. В прежние времена от больших пожаров город несколько раз сгорал почти полностью. Только каменные дома и оставались целыми. И чем больше таких домов будет, тем лучше, – рассуждал князь сам и завещал то же самое дело продолжать сыну. Здесь, судя по всему, Годослав бывал не однажды, потому что сразу за дверью знал, куда повернуть, по какой
Кузнец Людова, роста небольшого, но очень широкоплечий, с седой головой, но чернобородый, должно быть, услышал тяжелую поступь воинов и вышел навстречу сам.
– Здравствуй будь всегда, княже!
– Здравствуй будь, Людова. Был ныне посыльный твой… Показывай скорее, меня совсем нетерпение снедает.
– Проходите в горницу, – распахнул кузнец дверь. – Сейчас принесу…
Но прежде хозяина в горницу вошла краснощекая, словно из бани в мороз выскочила, дворовая работница, с поклоном поставила на стол деревянный поднос, покрытый вышитым посолонями и цветами рушником, берестяную баклажку меда и три такие же берестяные кружки.
– На здоровье, угощайтесь, гости дорогие.
Покраснела под насмешливыми взглядами мужчин еще больше и, сначала пятясь с поклоном, потом, развернувшись, уже почти бегом заспешила из горницы.
– Как солнышко светит, – засмеялся князь.
Наверное, столкнувшись с девицей перед дверью, вернулся в горницу и Людова. Принес что-то, завернутое в толстую холстину. Протянул Годославу.
– Сейчас Горислав придет. Он в соседней кузне. Я послал человека… Волхв тебе, княже, свои обереги в рукоять делал. Знатные, со смыслом и с помощью. И сам, сказать велел, передаст. Пока посмотри, опробуй…
Горислав, отшельный волхв, живущий под городом в лесной пещере, считался среди бодричей вещуном, хотя и человеком не совсем в своем уме, слегка блаженным. Никто лучше его не умел делать обереги, никто лучше не мог поднять воина после ранения. Никто лучше не знал судьбу каждого и всех, и никто не умел лучше эту судьбу направить, хотя последнее волхв почти никогда не делал. Но что-то вообще делал и что-то говорил Горислав только тогда, когда сам хотел этого. Уроки свои не разбрасывал налево-направо. Если решал вдруг, брал кого-то в обучение по одному ему понятному принципу. Иногда одного отрока, иногда двух. И за несколько лет делал из них сильных и суровых волхвов-ведунов. Но его ученики не хотели служить в храмах, за что храмовые волхвы Горислава недолюбливали. Однако сами приходили с поклоном в пещеру, выпытывать надобность. Но вот родители отроков, если говорил Горислав, отдавали мальчиков охотно, потому что видели в этом промысел Рода. Так же точно взял волхв в обучение и отрока-сироту Ставра, пришедшего в землю бодричей вместе с отрядом воинов-словен из далекой земли приильменской, с берегов реки Волхов. Двенадцать лет Ставр провел с отшельником в пещере, намного больше, чем все другие. А потом пришел к князю на службу. Не на волхвовскую, а на военную, оставаясь при этом волхвом. Так Горислав велел…
Годослав принял холстину в руки бережно, развернул. Сотник и дружинник ахнули, когда увидели великолепный меч в таких же великолепных ножнах. Длиной меч превосходил обычные, но полностью соответствовал великанской комплекции князя. Тому же сотнику стражи мечом такой длины было бы драться несподручно, но для князя эта длина подходила более всего, давая ему дополнительное преимущество над любым противником. Яблоко крыжа по окружности было осыпано ровными, один к одному, ярко-синими сапфирами, в самой вершине лепестками цветка смотрелись шесть густо-красных рубинов. Сам бронзовый черен изрезан рисунками с растительным орнаментом. Перекрестье же, продолжающее этот орнамент, со стороны клинка было прикрыто замысловатой узорчатой формы стальной пластиной, на которой были вычеканены переплетающиеся змейки с раскрытыми опасными пастями.
– А змейки-то зачем? – спросил князь, потому что славянский орнамент всегда был растительным. Змеи и чудовища чаще украшали орнамент скандинавов.
– Горислав велел, – ответил кузнец. – Со своим смыслом…
Точно такой же орнамент, как на черене, украшал ножны, выполненные из дерева и тисненой кожи и имеющие только бронзовый наконечник и застежки. Сапфиры и изумруды, проходя двумя ровными, переплетающимися в трех местах рядами, чередовались по всей продолжительности до самого наконечника, создавая особый цветовой узор.