Следопыт Урала
Шрифт:
— Вот мы и приехали, Амалия, — обратился Паллас к своей жене, стоявшей с ним рядом у борта корабля.
— Как-то устроится наша жизнь, Петр?
— Русский посол в Берлине пригласил меня сюда по повелению самой правительницы, которая прославилась по всей Европе покровительством науке и искусству. Многие соотечественники живут здесь и довольны.
— Как долго проживем мы здесь, Петр?
— Трудно сказать, милая Амалия. Страна суровая, но имеет столько неизведанного. Мне предлагают совершить интересное путешествие.
— Ах, мой Петр, мой Петр! Когда ты говоришь о путешествиях, ты становишься совсем как ребенок, который получил
На набережной их ждала карета, чтобы отвезти в заранее приготовленную квартиру, полагающуюся профессору натуральной истории, академику.
Петр Симон Паллас был приглашен в Россию для руководства академической экспедицией в отдаленные края империи.
Отец Палласа был известным берлинским профессором. В девятнадцать лет сын, блестяще защитив диссертацию, догнал отца, тоже став профессором. Он мечтал о великих открытиях и путешествиях.
Ступая с корабля на русскую землю, молодой ученый не думал, что здесь обретет он вторую родину, изучению и описанию которой отдаст 42 года.
Серый, сырой от тумана гранит набережной, каменные громады дворцов поразили ученого. Вместо глуши, он увидел город, гораздо обширнее и величественнее большинства тех немецких городов, в которых ему пришлось побывать. Перед Палласом раскрывались перспективы вытянувшихся в струнку широких улиц, в этой Северной Пальмире он должен сказать свое веское слово ученого и исследователя. Здесь, несмотря на его молодость, ему дают все, что нужно человеку науки. Он мечтал об исследованиях в Африке, но разве Урал, Сибирь больше изучены и исследованы? С ним Амалия, и, значит, все будет хорошо.
Молодого профессора немцы-земляки встретили не особенно дружелюбно. Они считали его выскочкой. Но Палласу некогда было обращать на это внимание: его всего поглотила подготовка к экспедиции. На заседании Совета Академии секретарь, надев очки, стал читать инструкцию. По ней экспедиция выезжала из Петербурга в Москву, Самару, а дальше в Орск, Яицкий городок, Гурьев, Уфу, Челябинск.
Перезимовав в Челябинске и отправив в Академию отчеты, собранные коллекции, экспедиция при благоприятных обстоятельствах должна была, обследовав Урал, двинуться дальше в Сибирь и проникнуть в глубь ее вплоть до Китайской границы. Начинавшаяся в 1768 году экспедиция должна была продлиться около шести лет.
Пока секретарь монотонно перечислял пункты инструкции, многие академики подремывали.
Тревожно было на душе у Палласа. Труден был маршрут, обширны задачи. Как справиться со всем этим? Кто будут его сотоварищи и помощники?
После заседания Совета у стола над картой остались Паллас, академик Леонард Эйлер и адъюнкт Иван Иванович Лепехин.
— Мой друг, — обратился к молодому ученому сухощавый Эйлер, очень бодрый и подвижный, несмотря на свои шестьдесят семь лет, — я искренне хотел бы помочь вам в столь затруднительном предприятии... Но сам весьма озабочен. Мне нужно к быстрому сроку поспеть в город Орск для своевременного наблюдения прохождения Венеры через диск солнца. Отсюда спутником вашим быть не смогу и тщу себя надеждой встретить вас со всей экспедицией уже прямо в Орске.
— Да, герр профессор, — обратился к Палласу, вступая в разговор, и Лепехин, — экспедицию по задачам определили большую. Я ведь, как изволили слышать, до степей следование с вами вместе имею, а потом надлежит мне с моими студентами по
— Что же мне делать? Я представлял экспедиция — это не я один? — озадаченно спрашивал Паллас
— Студенты — весьма хорошие помощники, — подсказал Эйлер, — надо взять с собой студентов.
И вот Паллас ведет беседы со студентами. Квартира ученого превратилась в штаб. Сюда шли по вызову, здесь уточнялись маршруты, готовилось снаряжение.
В один из дней порог небольшой комнаты, заставленной книжными полками, перешагнул подросток и представился.
— Ученик академической гимназии Василий Зуев!
Навстречу ему из-за стола поднялся невысокого роста сухощавый молодой человек. Это и был Паллас. Довольно полное лицо с орлиным носом, крупными губами и округленным раздвоенным подбородком было одновременно и волевым, и добродушным. Спокойно, не торопясь, он заговорил с Василием сначала по-немецки, а потом перешел на латынь. По-немецки Зуев изъяснялся свободно, с латынью было несколько хуже, но все же неплохо для его четырнадцати лет. Перед ученым стоял не испуганный, ошеломленный мальчишка, каким был Василий в начале учения, но стройный, среднего роста подросток с каштановыми, слегка вьющимися волосами и нежными чертами лица. Одет скромно и аккуратно. От волнения говорил звонким, срывающимся голосом. Похвалив Зуева за хорошее знание языков, Паллас спросил:
— Скоро оканчивается гимназия, что дальше делать будешь?
— Учиться хочу! — ответил поспешно Василий. Он чувствовал: этот разговор решит его судьбу. После недавней кончины Михаилы Васильевича Ломоносова в гимназии постепенно устанавливались старые порядки.
— Господин профессор, допустите до науки, а мы свое усердие всегда покажем, — заволновался Зуев, переходя на крестьянский просительный тон, — не дайте в канцеляристы меня направить. Я за учение на все готов!
— Хорошо. Очень хорошо, — проговорил академик, положив легкую с длинными подвижными пальцами руку на плечо Василия. — Мне нужен такой ученик и нужен сейчас. Слушай, а поговорив с родителями, завтра будешь давать ответ. Нужно ехать в экспедицию, далеко за Урал, в Сибирь, надолго, лет на пять-шесть. Ехать скоро. Поедешь учеником гимназии. Показав рвение в науке, будешь переведен в студенты.
— Понятно, господин профессор. Мы в согласии, хоть сейчас, — обрадовался Зуев.
— Нет, — охладил его пыл Паллас, — поговори с родителями. Завтра вместо гимназии прямо ко мне. Можешь идти.
— До свидания, господин профессор! — и Василий пулей вылетел из комнаты. Паллас улыбнулся ему вслед. Беседа с Зуевым, а до него со студентом Соколовым, несколько развеяла неприятные мысли Палласа. Это будут хорошие помощники.
По-мальчишески подпрыгивая на одной ножке, Василий выскочил на улицу. И тут, освеженный ветерком, вдруг сник головой.
— Поехал... А отпустят ли отец с матерью? Ведь на шесть лет неведомо куда...
Вздохнул тяжело и медленно побрел дальше.
Оно, конечно, отец спит и во сне видит его образованным. Но сын у него один. И мать разве отпустит от себя. Пусть по науке, так в Петербурге бы. В коммерц-коллегии бы служил! Все свой человек в нужном месте. Нет, — думал дорогой Василий, — прямо и скажу: не отпустите — жизни не будет!
Однако обошлось как нельзя лучше. Отец не возражал. Довольный Василий уснул на широкой лавке, раскинув руки.