Следователь, Демон и Колдун
Шрифт:
Следователь тихонько вздохнул. Он понимал, что старый прохвост непременно расскажет, в чём дело, причём во всех подробностях. Вот только для этого нужна была самая малость: остаться в живых. Умереть Фигаро не особо боялся; жизнь была конечна, и с этим фактом он давно смирился. Но умереть на самом интересном месте – такой вариант следователя совершенно не устраивал.
Туман вокруг постепенно рассеивался, тьма тоже нехотя отступала, давая свободу тусклому бледному свету, однако смотреть пока что всё равно было решительно не на что: под ногами скрежетал чёрный камень с редкими вкраплениями чего-то, похожего на
Им пришлось надеть дыхательные маски: на такой высоте воздух был уже настолько разрежён, что дышать им без специальной аппаратуры было бы сложно, даже пройдя предварительную акклиматизацию – а её никто не проходил. К счастью, склон, по которому они шагали, был довольно пологим; “Мамонт” умудрился забраться почти на самый верх.
Метлби тащил на себе оборудование, которое магистр собирался использовать для поиска и настройки другого оборудования, брошенного где-то здесь, неподалёку от аномалии. Он шёл, хмуро уставившись на небольшой чёрный ящик, который нёс в руках, ухватив за похожие на уши прорезиненные ручки, и тихо ругался. На ящике имелась шкала вроде часового циферблата, где бегала туда-сюда маленькая серебряная стрелка, и её движения явно не вызывали у Метлби положительных эмоций.
– Я, конечно, знал, что компас будет показывать полную чушь, – ворчал магистр, – но чтобы разом отказали все инерционные трекеры... Где теперь искать весь этот хлам? Ладно, надеюсь, возле самой аномалии эфир, всё же, не в таком застое...
Метлби ругался, Анна болтала, Фигаро думал, а инквизитор мрачнел. Френна в принципе сложно было назвать эталоном оптимизма, но сейчас инквизитор хмурился, сжимал зубы, а вскоре достал из ножен свою зачарованную шпагу и далее шагал крепко сжимая её в кулаке, направив острие вниз и чуть влево. Следователь уже видел такую исходную позицию для фехтования; блистательный Стефан Целеста под настроение любил хорошенько отделать столичных фанфаронов на подпольных дуэлях, куда ученики Академии зачастую приглашались целыми курсами. Это было полностью и абсолютно запрещено, но перечить господину Целесте не решалась даже жандармерия. К тому же Целеста никого никогда не убивал – так, максимум, мог отчекрыжить ухо или пустить кровь из филейных частей.
«Интересно было бы посмотреть на эту парочку в бою – инквизитор из Ударного Отряда и магистр высшей категории. Без колдовства, сталь на сталь. Я бы поставил на Френна. Как бы хорош ни был Стефан Целеста, но он учился фехтовать в салонах, пусть даже и у мастеров своего дела... Хотя ходили слухи о какой-то поездке магистра на Дальний Восток, за Великую Стену... А Френн, вот, наверняка обучался у инструкторов Ударного Отряда... В общем, бес их знает. Пятьдесят на пятьдесят...»
– Стоять.
Инквизитор произнёс это, как показалось Фигаро, чуть ли ни шёпотом, но тон приказа был абсолютно непререкаем; на месте замерла даже Анна Гром.
– Что...
– Там. Впереди. – Голос Френна срывался на шёпот, но в нём всё равно звенела сталь. – Что-то большое. Огромное.
– Откуда…
– Колдовство постепенно возвращается. Похоже, мы рядом с аномалией.
И верно: следователь тоже чувствовал слабый, но вполне ощутимый холодок эфира между ушами. Это было неожиданно приятное чувство,
– Дьявол! – Анна Гром вцепилась руками в волосы; её лицо исказилось, и девушка упала на колени. – Твою в душу мать! Как же больно!
– Что с вами? – Метлби рывком подскочил к командиру и бесцеремонно оттянул пальцем ей правое веко. – Ага. Ага. Зрачки расширены, жар, тремор. Не могу нащупать пульс, но, похоже, тахикардия. Можете открыть рот?
– Я… – Анна Гром внезапно резко нагнулась вперёд, и закашлялась. На холодном камне остался след рвоты. Девушку трясло; тело Анны буквально ходило ходуном.
– Надо возвращаться. – Метлби решительно встал, отряхивая колени. – У неё какой-то приступ. Конкретнее ничего не скажу без лабораторного оборудования и… Э-э-э? Что за...
Лицо Анны на мгновение подёрнулось мертвенной бледностью, а затем, наоборот, залилось нездоровым румянцем. Глаза девушки маслянисто заблестели; она рассеяно коснулась лба и несколько раз моргнула.
– А? Что? – Голос Анны звучал до такой степени неестественно, что Фигаро мысленно заорал. – Я, кажется...
Но Метлби не дал ей договорить.
Не успел отреагировать даже Френн, а уж следователь и подавно не ожидал от магистра такой прыти: Метлби сунул руку куда-то за пазуху, достал что-то маленькое и блестящее и ткнул этим чем-то Анне в шею.
Щёлк!
Глаза командира «Шипастых Дубин» закатились, и Анна Гром упала на землю без чувств.
– Вы ополоумели?! – Заорал Френн. – Что вы себе позволяете?!
– Заткнитесь, – бросил магистр; было видно, что он с трудом удерживает себя в руках. – Вы идиот, или где? Вы что, не заметили, что она под псионическим контролем? Немедленно поставьте хоть какие-то щиты – насколько эфира хватит. Возможно, то, что её контролировало, теперь попытается взять под контроль нас.
– Вы…
– Я дал ей транквилизатор. Совершенно безопасный. Она спит.
Фигаро схватился за голову. Френн тоже.
– Да что с вами такое? – Метлби медленно переводил удивлённый, но, в то же время, полный подозрения взгляд со следователя на инквизитора, и обратно. – Вас что, тоже под контролем держат? Я, если что, могу...
Договорить он не успел.
Раздался до боли знакомый Фигаро звук – тихий хлопок, и в воздухе рядом с лежащей на камне Анной Гром появился Артур-Зигфрид Медичи, более известный в миру как Мерлин Первый.
– Вы, – отрывисто произнёс он, ткнув пальцем в Метлби, – я оторву вам руки. Но потом. – Вы. – Резкий поворот в сторону Фигаро и Френна. – Взвалили её на плечи и потащили. В темпе, в темпе! Левой, левой, раз, два, три!
...Великую Четвёрку, или же, попросту Колдовской Квадриптих обычно изображали на картинах в стиле весьма далёком от реализма: Абдул Альхазред любил, чтобы ему дорисовывали мощные скулы и пышную чёрную бороду (заставить расти свою собственную козлиную бородёнку у него не получалось даже колдовством), Моргана Благая никогда не позировала, но при этом позволяла рисовать себя кому угодно и как угодно, а Абдурахман ибн Хаттаб не разрешал изображать себя на полотнах вообще. Зато современники нарисовали несколько неплохих портретов Мерлина Первого, с которых впоследствии срисовывали неплохие же копии.