Следователь, Демон и Колдун
Шрифт:
Как-то раз супруга следователя в очередной раз потащила его в театр. Фигаро театр, в целом, любил, но театр классический, категорически не приемля того, что Анна называла «современным искусством». Это относилось и к живописи – по выражению следователя, «мазне наркоманов», а также к музыке («пропойцы лупят в медные тазики»), но современный столичный театр претил Фигаро особо.
Каково же было удивление следователя, когда спектакль ему неожиданно понравился. Пьеса называлась «186.2 градуса Реомюра» и рассказывала о непростой жизни пожарного, решившего стать писателем. Пожарный был обременён долгами, начальником-живоедом, а особенно – душной фифой-женой, поэтому не посочувствовать
Фигаро с большим интересом просидел в маленьком прокуренном зале весь первый акт и с нетерпением ждал второго, однако его жена вдруг решила, что происходящее на сцене «...бесконечно дешёвый фарс для Столицы, да, душка, нам пора в номера». Фигаро подумал, послал Анну к чёрту, взял в буфете коньяку и отправился досматривать пьесу.
Ему запомнился эпизод: обгоревший почти до костей пожарный входит в комнату, произносит короткую душераздирающую речь и падает замертво (пожарного в итоге оживили). Для того чтобы без колдовских иллюзий показать что главный герой пострадал от огня его одели в чёрную маску и чёрное же трико к которому пришили множество угольных лоскутов ткани. Посыл был понятен, но выглядело это смешно и жутко одновременно.
Именно такую фигуру и увидел следователь перед собой сейчас: сшитый из тёмных клочьев силуэт человека. Силуэт постоянно менялся, плыл и дёргался, точно его били током, но всё это не мешало ему преспокойно сидеть на лежавшем на полу Харте и душить того за горло.
Откуда-то сзади раздались звуки выстрелов – пах!-пах!-пах! Фигаро рефлекторно присел и обернулся.
Еще один чёрный силуэт медленно и размеренно, будто часовой механизм наступал на прижавшихся к стене Сайруса и Тиккера. Сайрус из последних сил сдерживал нападавшее существо, нанося по тому удары импульсным кинетиком, а маленький механик панически разряжал в силуэт барабан револьвера. Не сказать, что существу это сильно вредило; оно шло рябью, сжималось, но всё равно продолжало своё неотвратимое наступление.
Теперь следователь смог рассмотреть нападавших лучше: у них были вполне человеческие тела, на которые словно накинули полупрозрачный мешок живой тьмы. Человеческие, но…
Рваные синие комбезы, сквозь дыры в которых просвечивала белая сетка рёбер, ремни с налобными керосиновыми фонариками под которые были подложены тряпки – чтобы не напекало лоб – тяжелые, окованные ржавым железом ботинки…
Шахтёры. Те самые, что много лет назад задохнулись в этих подземных коридорах, наглотавшись серного газа. Ходячие мертвецы.
Поднялись они, понятное дело, не сами по себе – тут явно поработало сильное колдовство, но сейчас на размышления не было времени. Фигаро сплюнул, поморщился (ходячие трупы он страсть как не любил), сложил пальцы в Открывающий Знак и врезал по навалившемуся на Харта шахтёру кинетиком.
И опять забыл про перенасыщенный эфир Нижней Хляби.
Возьми следователь на дюйм ниже и то, что осталось от Харта можно было бы смыть со стены шлангом. Повезло: нижняя граница заклятья пришлась как раз на уровень груди мертвеца, которого буквально снесло и впечатало в каменный выступ. Вырванные из суставов костлявые руки еще некоторое
«Мда, –подумал Фигаро, – это явно не обычные живые трупы, что иногда вылезают из деревенских могил… Но что с Френном? И жив ли Харт?»
Инквизитору для приведения в сознание оказалось достаточно пары хороших затрещин: Френн поморгал глазами, сплюнул чёрную жижу, вытекавшую изо рта, быстро осмотревшись оценил ситуацию, и тут же вскочил на ноги, во мгновенье ока приняв боевую стойку. Всё же, Ударный отряд готовил людей не для кабинетной работы.
А вот с Хартом дело явно было плохо: остекленевший взгляд и жуткие синяки на горле наводили на самые паскудные мысли.
«Идите Фигаро, идите! – «Пси» Артура нетерпеливо тренькнуло в голове следователя. – Я его стабилизирую. Не помрёт. Займитесь жмуриками»
Однако же было проще сказать, чем сделать.
«Чего там боятся восставшие мертвецы? – Лихорадочно размышлял Фигаро. – Стальные пули – по боку, жечь их без смысла, кинетиками бить – тоже. Будь это в какой-нибудь Брюквинке, что бы я сделал? Ну, понятно: начертил бы «Пятую Фигуру из Знаков Некротических в Науке Геомантии Начало своё берущих», организовал бы ловушку у могилы, куда мертвяк возвращается днём... А тут, в бою? Чего делать-то?»
Впрочем, существовала формула – простая и эффективная – которую можно было применить незамедлительно. Это была некромантия, и следователь знал подобные заклятья лишь по долгу службы, однако же, как и во всех случаях, где выскакивала эта область колдовства, существовала закавыка: жертва. Курица или собака. Лучше свинья, а в идеале – чёрная коза.
«Только где ж её хрена возьмешь в пещере под Нижней Хлябью?!»
«Так, стоп. Включи мозги. Артур постоянно тебя этому пытается научить, а ты всё ни в какую. Вспомни формулу заклинания. Основные узлы»
Память Фигаро услужливо расстелила перед его внутренним взором «скелетон» заклятья (следователю «костяки» формул обычно представлялись в виде мягко светящихся чертежей, голубоватых линий-нитей соединенных между собой в хитрые схемы).
«Ага. Вот. Жертва нужна для того, чтобы аккумулировать «вита», жизненную силу. Это логично, это единственный, по сути, способ выжечь из реальности ту тёмную анти-жизнь, которой начинены эти куклы. Да, эти мертвецы подняты колдовством очень, очень быстро, а, значит, скоро распадутся… вот только сколько это – «скоро»? Час? Три часа? А что если…»
Фигаро бухнулся на колени у своего рюкзака, куда перед этим сумасшедшим походом перекочевало содержимое любимого чудовищного саквояжа следователя («…да нет, Френн, это не колдовство. Нет, не пространственный карман. Оно там просто… ну… утряслось»), одним махом выхватил из его глубин длинную коробку красного дерева, и, открыв её кодовым заклятьем, достал из коробки нож.
На первый взгляд это был обыкновенный ножик, которых полно… ну, допустим, не на кухне, а в этих вечно-неизменных коробках, что громоздятся в любых сенях: пружинки, старые половники, прохудившиеся-примуса-которые-когда-нибудь-конечно-же-запаяют, нитки для сапог, шила, гвозди в жестянках из-под конфет, и, конечно же, ножи. Вот такие как этот: широкое обоюдоострое лезвие, резко сходящее на скруглённое от бесконечных заточек остриё, рукоять, обмотанная чёрной липкой лентой – отличный ножик чтобы резать тонкую кожу, или обрезать грубый шпагат. И только присмотревшись внимательнее можно было увидеть глубокую синеву воронёной стали, в которую въелись неровные пятна, словно нож по недосмотру искупали в крепкой кислоте. Непростой инструмент, ох, непростой…