Следователь, Демон и Колдун
Шрифт:
…В воздухе еще некоторое время мерцали остатки проекции, похожие на хлопья белого снега, летящего куда-то в свете рыжего уличного фонаря. Бруне прочистил горло, отхлебнул воды из графина, и сказал:
– У меня там таких симуляций – сто лет можно смотреть. И везде одно и то же: либо горе от ума, либо, вот как тут, счастье от тупости. Этот экземпляр вообще удивительно долго прожил, хотя закончил, конечно, эпично. А представьте себе: такие способности генералу Кутюге? Или королю Мразишу? Ага? Не-е-е-е-ет, мы либо вмешиваемся в работу мозга, либо этот самый мозг разнесёт всё вокруг себя в клочья.
С места поднялся
Артур Вильштейн, тёзка Мерлина и адская заноза в коллективной заднице научной когорты, водрузил на нос сложный оптический прибор – помесь очков и бинокля, начинённый также всевозможными сканерами, эфир-линзами и прочими наворотами, поднял руку, создавая перед собой голосовой усилитель (что, вообще-то, в этом зале строго запрещалось), и возмущённо заорал:
– Бруне! Мы же обсуждали этот вопрос миллион раз! Мы можем как угодно экспериментировать с общественными моделями – общество, в конце концов, само что только с собой не делало! Но лезть своими пальцами под крышку черепной коробки, вмешиваться в саму человеческую природу…
– Должно и нужно. – Тихо сказал Мерлин.
Сказал-то он тихо, но услышали его все; за столько лет слух присутствующих в этом зале настроился так, чтобы подмечать малейшие нотки недовольства в голосе шефа. Мерлин был не особо злым, но намеренно злить его точно не следовало. А у Вильштейна, судя по тону главы Квадриптиха, это только что получилось.
– Ты, Артур, говоришь, что мы не должны совать свои пальчики в человеческую природу? – Мерлин рассеяно постучал ручкой по столешнице. – А с какого такого ляда – не должны? Мы заседаем в этом зале уже семьдесят третий раз, и всё по одному и тому же поводу. Мы – так уже вышло – можем глобально изменить общество. Не пушками и революциями, а мягкой силой. Инструменты у нас есть. Такой случай выпадает один раз на сто миллионов лет в ста миллионах миров, и я думаю, что сильно занизил цифры. Мы ничего не хотим для себя – у нас и так всё есть. Мы хотим, казалось бы, простой вещи: чтобы люди перестали грызть друг другу глотки, установили между собой хотя бы нейтральные взаимоотношения, и начали работать над тем, как превратить свой мир из отхожей дыры в нечто более-менее сносное.
– Артур, послушай…
– Нет, это ты послушай!
Мерлин встал с кресла.
Весь остальной зал в кресла вжался, явно жалея, что у них отсутствует ручка экстренного катапультирования.
Артур-Зигфрид был явно чем-то раздосадован. Вот только чем?
– Человек рождается в мире, где правит бал энтропия. Рождается для того, чтобы кое-как протянуть лет семьдесят – это если повезёт – и помереть, так ничего толком и не поняв ни про жизнь, ни про себя. Хотя, скорее всего, его доконают вирусы, бактерии, упавшее дерево или голодный медведь. А то и просто сила гравитации: люди очень плохо плавают и крайне недалеко летают. Но, скорее всего, человека, так или иначе, сведёт в могилу представитель его же вида. Войны. Убийства. Кровь и золото – и ни хрена не меняется уже несколько тысяч лет.
Мерлин рухнул в кресло, извлёк из воздуха портсигар, и закурил. Зал напрягся ещё сильнее: если старик тянулся за сигаретой, значит, дело пахло керосином.
– Пять миллионов лет
Мерлин затянулся, одним махом докурив оставшуюся треть сигареты, влепил окурок в один из пюпитров и медленно обвёл взглядом притихший зал. Из зала долетели шепотки облегчения; непонятно было, почему старик так разошёлся, но уже стало ясно, что в пепел он никого обращать не будет.
– Я расконсервирую лаборатории «Локсли». В частном порядке. – Мерлин устало вытер пот со лба рукавом мантии, и рухнул обратно в кресло. – Можете начинать выть, что у нас тут автократия, но я никого не призываю присоединяться к проекту насильно. Кто хочет, добро пожаловать. Можете поднимать руки – Бруне, запиши, пожалуйста, кто с нами… Ага… Ага… Почти половина Когорты. Ну, я так и думал… Вопросы?
Вильштейн, было, открыл рот, но Мерлин щелчком разбил висящее у того перед носом заклятье-звукоусилитель.
Сухой поджарый колдун в стильной чёрной мантии с карминовым подбоем поднял руку.
– Да, господин Риддл?
Томаш Риддл, заведующий кафедрой Чёрного колдовства и прикладной некромантии аккуратно поправил свои подкрученные тонкие усики, и спросил:
– Артур, ты знаешь, что я всегда топил за проект «Локсли». Но мы заморозили его по определённой причине. Эксперименты на мышках и обезьянках закончены, нужно двигаться дальше.
– Мы двинемся дальше. – Мерлин шумно вздохнул, успокаиваясь. – Человеческий мозг. Интенсивное развитие неокортекса, модификация системы гормонального управления, влияние на нижние слои ауры, расширение колдовского потенциала, и далее по списку. Эволюция будет лепить сверхчеловека еще Эфир весть сколько лет. Но не успеет: всё закончится, как только бесхвостые обезьяны сообразят, как расщепить атом. Мы же создадим Хомо Новуса за несколько лет. Но он не станет стремиться к власти. Он шагнёт к звёздам… Что?
Вильштейн, опустив плечи, печально качал головой. Старый колдун снял очки, аккуратно положил их на стол, одёрнул рукава, и, наконец, сказал:
– Артур, ты старый дурак. Великовозрастный мальчишка-болван. Тебе каждый раз приходит в голову новая идея – иногда хорошая, иногда не очень – и ты носишься с ней как с писаной торбой, точно девица, которая увидела в ткацкой лавке красивое платье, и теперь не будет спать ночами, пока его не купит... Ну с чего ты взял, что твой Хомо Новус станет покорять звёзды? Мы даже не знаем, что такое разум, а ты уже бежишь превращать его в сверхразум. Что если он окажется опаснее упомянутой тобой бомбы на основе атомного деления?