Следователь, Демон и Колдун
Шрифт:
– Ты думаешь, что сверхчеловек обратит этот мир в пепел? – Артух ехидно усмехнулся; несмотря на занудный гундёж своего тезки, он уже понимал, что дело выгорело. Минимум, половина Когорты с ним, а это самое главное.
– Нет, – Вильштейн печально опустил глаза. – Я думаю, твоему сверхчеловеку на мир будет наплевать.
Кабинет Артура Вильштейна отличался от личных кабинетов прочих колдунов Башни, и отличался разительно. Согласно некоей неписанной традиции обиталище колдуна должно было быть похоже на только что взорванный шаровой молнией архив: погребённый под стопками бумаг
Кабинет Вильштейна больше напоминал комнату небогатого отставного генерала, вышедшего на пенсию: маленькая жёсткая кровать у стены на случай, если сон застигал старика прямо здесь, аккуратные бежевые занавесочки на окнах, за которыми в тёмном лесу с мохнатых ветвей зелёных елей падали на ковёр из мха тяжелые капли воды (Мерлин не знал, где Вильштейн раздобыл этот вид, но не мог не признать, что его умиротворяющее действие оказывало влияние и на него), стол, на котором у подставки для перьев лежала небольшая стопка бумаг, шкаф, да, собственно, и всё. Книги тут были, но немного; главным образом, алхимические карты и справочники, но они не валялись где попало, а чинно стояли на полках. И освещение: мягкий приглушенный свет, похожий на отблеск дрожащих на ветру свечей.
А вот говорящий череп, как ни странно, был – покоился на аккуратной атласной подушечке, левитирующей у стола. Череп был старым, ворчливым и постоянно к месту и не к месту вставлял ехидные колкие сентенции. У Мерлина даже не возникло желания узнать, кому принадлежала эта черепушка, до такой степени она была душной.
Сейчас освещение было приглушено (за стенами Башни была глубокая ночь), и несколько настоящих свечей (Вильштейн не переваривал иллюзии) трещало в канделябре на столе. Тут же рядом стояла бутылка коньяка (вторая, уже пустая, валялась в углу, отправленная туда пинком, но кто именно пинал несчастную стеклотару, Мерлин уже не мог припомнить).
– ...не в этом дело. – Старик Вильштейн, поморщившись, одним махом проглотил янтарную жидкость плескавшуюся в стакане. – Ты же и так знаешь, чем всё закончится: Бруне начнёт методи-и-и-и-и-и-иично, вкра-а-а-а-а-аадчиво, зану-у-у-у-уудно составлять таблицы, проводить эксперименты... А я обязательно это увижу, и просто не удержусь от того, чтобы не указать Бруне какой он идиот. Тот, в свою очередь, конечно же, оскорбит меня публично, и я разнесу его писюльки в пух и прах, поэтапно расписав, как и что правильно делать. А ты, конечно же, будешь стоять рядом с блокнотиком.
Мерлин, сидевший в кресле напротив стола, закончил набивать свою длинную кривую трубку, пыхнул табачным дымом, и осклабился.
– Допустим. Допустим, с блокнотиком... Кстати, ты зря постоянно грызёшь Бруне. Фантазии у него нет, согласен, но вот трудолюбия и усидчивости хватит на нас двоих. Вот увидишь, он нас ещё удивит... Но я не хочу, чтобы ты участвовал во всём это из-под палки. Мне не нужен Артур Вильштейн исправляющий ошибки. Мне нужен Артур Вильштейн, занятый любимым делом. Ну, подумай: когда ещё представится такой случай? Такой вызов?!
– Если рассматривать всё это просто как научную задачу, то я в восторге. – Старый колдун налил коньяку по новой себе и Мерлину (происходящее постепенно превращалось в открытое соревнование «кто кого перепьёт). – Но если рассматривать это
Вильштейн рухнул в кресло, допил коньяк, и налил ещё. Череп левитирующий на подушке чуть шевельнулся, выругался, и пробурчал: «Понажираются на ночь глядя, а потом с утра голова болит... Алкаши чёртовы... Хозяева мира...»
– Ты просто продолжаешь свои игры с чужим сознанием. Как называлась та штука, которую вы с Морганой притащили из этих своих «других мест»? Ну, та, на которой работает Администратор Анна?
– ИИ без ограничений.
– Ну да, вот эта самая. Мыслящая машина. Что будет служить мотивацией для разума, который не страдает от экзистенциальных кризисов по причине своей смертности, и которому не нужно бороться за жизнь, размножаться, набивать брюхо? Сколько частей обезьяны нужно вынуть из человека, прежде чем он перестанет быть человеком?
– Тебе самому это не интересно?
– Может быть. Хотя, казалось бы, что вообще может быть интересно, когда тебе без малого двести лет?
– Ты лучший биохимик в мире. – Мерлин проглотил коньяк и поджал губы. – Самый лучший. Без тебя «Локсли» обречён на провал. Можешь назвать это интуицией. А я могу дать тебе обещание: я, лично я буду к тебе прислушиваться как к себе самому.
– Если я вдруг хотя бы на мгновение почувствую, что что-то идёт не так, что проект представляет угрозу…
– Ты его бросишь.
– Не-а. – Вильштейн покачал головой. – Ты так просто не отделаешься. Я закрою проект. Спалю к хренам собачьим все лаборатории и документацию. Я молчал, когда вы копались в пузе у атома, я закрыл глаза на баловство с некромантией, даже Альхазреда с его демонологическими опытами я, в конечном счёте, стал воспринимать как некоего экзотического тарантула, что бегает у меня под дверью: неприятно, но, если что, то можно и тапком. Однако игры в бога закончились. Сейчас есть все шансы, что боги действительно могут сойти на Землю. В самом прямом смысле этого слова.
– Договорились.
– Погоди, я ещё не закончил. Для того чтобы ты не смог ничего от меня припрятать, я буду наблюдать эксперимент изнутри.
– Ясен пень. Ты же будешь ведущим специалистом, одним из главных в…
– Нет. Я буду не просто специалистом. Я буду подопытным.
Мало кому удавалось удивить Зигфрида-Медичи, совсем мало было тех, кому удалось хоть раз в жизни его поразить, и не было никого, кто заставил бы старика потерять дар речи.
По крайней мере, до этого момента. Мерлин выпучил глаза, открыл рот, подумал, закрыл рот, и, в конце концов, издал звук, отдалённо напоминающий скворчание стока в рукомойнике.