Следователь по особо секретным делам
Шрифт:
Одни только письма – из которых были вымараны имена адресатов и подписи корреспондентов – чего стоили! Вымараны-то они оказались не слишком тщательно. И Лара страшно гордилась тем, что сумела, продираясь сквозь дореволюционную орфографию, отыскать непосредственно в тексте писем двукратное упоминание имени женщины, к которой обращался автор: Стефания Болеславовна. И один раз – имя мужчины: Платон Александрович.
Но не одни обнаруженные имена были предметом Лариной гордости. Она еще и расшифровала условные значки на старинной карте Минской губернии! Звездочки на ней оказались изображениями снежинок, а кружочки – чем-то вроде символа «зеркало Венеры»; только крохотные, едва различие рукоятки
Однако же и новый взгляд на эти символы Лара не считала своим главным достижением. Главное состояло в том, что она соотнесла символы на карте с конкретными событиями, происходившими в Минской губернии в период между 1845 и 1888 годами. Для этого ей пришлось под благовидным предлогом на целый день покинуть отдел редких рукописей. И долго сидеть, шурша ломкими страницами старых газет, в отделе периодических изданий.
А сейчас Лара заносила в блокнот всё то, что ей удалось выяснить. Но не могла удержаться: поминутно отвлекалась на то, чтобы еще раз перечесть строки безадресных писем, так поразивших её.
В то время, как Лариса Рязанцева корпела нал своими изысканиями, другая девушка – несколько старше её – нашла себе занятие поинтереснее. Её звали Татьяна Рябинина, ей недавно исполнилось двадцать шесть, и она была артисткой Театра имени Вахтангова.
Формально Татьяна всё еще состояла в комсомольской организации. И продолжала аккуратно уплачивать взносы, получая от театрального комсорга штампик в свой комсомольский билет. Вот только – и комсорг, и все артисты театра в середине июля находились в отпуске. Равно как и сама Татьяна Петровна. А потому она сегодня даже немножко поволновалась, когда говорила своему мужу о внеочередном отчетно-перевыборном комсомольском собрании в театре, на котором она всенепременно должна присутствовать.
Но волновалась она зря. Её муж тут же ей поверил – он всегда ей верил. И Татьяна так и не смогла для себя определить, что служило тому истинной причиной. Беззаветная любовь супруга? Его невероятная наивность? Или то, что ему было без разницы, где и с кем она проводит время, поскольку он и сам давным-давно отыскал себе кого-то на стороне?
«Да нет! – одернула она себя. – Разве он мог на кого-то меня променять?»
Она оглядела себя в большом зеркале с лампионами в раме, что висело в её гримерке. Ангельски хороша! Просто королева! И фигура, и огромные голубые глаза, и дивные белокурые волосы, и, самое главное, та особая изюминка, без которой никакая красота не сделает женщину привлекательной – всё было при ней. И стоило ли удивляться, что театральный сторож всегда беспрепятственно пускал её в здание театра – отпуск или не отпуск, открыто здание или закрыто для всех. Достаточно было улыбнуться старику, чмокнуть его в щечку – и он прямо-таки таял от счастья.
Вот и сегодня благодаря дружбе с ним она смогла посетить собрание. А что в нем участвовали только двое – сама Татьяна и новый друг её сердца – о том старичок-сторож будет молчать. Уж, во всяком случае, ябедничать её мужу он не побежит.
Но – собрание собранием, а к двенадцати часам ночи ему следовало бы закончиться. Так что четверть часа назад ей пришлось со своим сердечным другом распрощаться. Он ушел первым – еще, чего доброго, кто-то мог бы заметить их, вместе выходящими из здания театра. И потом вопросов не оберешься. А теперь и самой Татьяне настало время уходить.
Она еще раз оглядела себя в зеркале, оправила на бедрах платье, провела кончиками тонких пальцев по волосам, придавая прическе мнимую небрежность. И собиралась уже щелкнуть выключателем, гася лампионы в раме, когда позади себя увидела в зеркале это.
В первый момент она решила: с зеркалом
Татьяна медленно, всем корпусом, стала поворачиваться. И с четверть минуты созерцала это воочию, не в виде отраженья: маленький сияющий предмет, похожий на крохотный маятник, который сам собой качался. Он просто висел в воздухе – никто его не держал и не придавал ему движение.
«У меня галлюцинация! – подумала Татьяна. – Или, хуже того – внезапно возник какой-то дефект в хрусталике глаза. Я скоро ослепну, и тогда…»
Но последнюю жуткую мысль она не успела додумать до конца. Сияющий маятник качнулся еще разок, а потом – просто исчез. Мгновенно и бесповоротно. Татьяна еще не меньше минуты озиралась – боясь и в то же время пытаясь увидеть его снова. Но – нет: чем бы ни было это сияние, теперь оно пропало.
– Тьфу ты, черт! – Татьяна громко и немелодично рассмеялась – благо, в театре никого кроме сторожа не было, а тот не покидал свой пост при входе и услышать её не мог. – Померещится же такое! Расскажу потом Самсону – он со смеху помрет.
Она погасила в гримерке свет и выпорхнула в коридор Вахтанговского театра.
Лара Рязанцева не зря ворошила газетные подшивки – выяснила, кем был Платон Александрович, упомянутый в письме столетней давности! Она соотнесла факты и сумела узнать по старым газетам и его фамилию – Хомяков, и род его занятий – крупный судейский чиновник, председатель судебной палаты. Несколько лет он состоял в переписке с молодой женщиной, к которой, надо полагать, питал нечто вроде робкой романтической привязанности. Вылилась ли эта привязанность во что-то, являлись ли письма из папки полной перепиской этих двоих или только её частью – оставалось неведомым. Но вот что не представляло сомнений: эти двое постоянно жили в страхе. И общий их страх не носил иррационального характера: для него имелись веские причины.
Вы ведь знаете, что случилось давеча в Игуменском уезде, – писал Платон Александрович. – Двое проезжих крестьян ясно видели на дороге сияющую женщину, которая держала в одной руке словно бы маленький круглый мешочек, перетянутый тонкой бечевкой. И, хотя стояла середина августа, оба землепашца одинаково и одновременно начали дрожать от холода. Обоих при этом обуял сверхъестественный ужас, и оба потом признались уряднику, которому они рассказали о встрече на дороге: если бы сияющая незнакомка не пропала внезапно с их глаз, им пришел бы конец. «Мы окочурились бы со страху», – так один из них выразился.
Лара по прочтении этого фрагмента отыскала на карте, приложенной к письмам, упомянутый Игуменский уезд. И – пожалуйста: обнаружила на карте символ в виде кружка или перевернутого зеркала. По-видимому, он обозначал тот самый мешочек на бечевке.
А в следующем письме неведомая Стефания отвечала своему знакомцу – единственный раз назвав его в тексте по имени-отчеству:
Больше скажу, Платон Александрович: отец поведал мне, что два года тому назад его вызывали в конце зимы на берег Припяти – для опознания найденного мертвого тела. Оно целиком вмерзло в лед, и нимало не подтаивало – поскольку, как вы помните, у нас тогда стояли сильнейшие морозы. Мой отец решил сперва: мертвеца вырубили в виде глыбы льда прямо из реки, которая до дна промерзла. Но ему объяснили: покойник изначально находился в таком виде на берегу, в зарослях ивняка. Его бы и до весны не обнаружили, если бы один пьяненький мужичок не вздумал продираться сквозь заросли, чтобы срезать путь к селу.