Следователь по особо важным делам
Шрифт:
— Мать обрадуется. — Он привычным жестом достал лачку папирос, но тут же спрятал в карман.
— Кури.
— Можно?
Конечно. И двигайся ко мне. Вот пепельница.
Как ни торопили дела, не поговорить с отцом-грех.
Перебрав всех близких — мать, брата, сестру, дядь„в и сватьев, я спросил:
— Почему не дал знать, что едешь? Встретил бы.
— Добрался, — ответил он солидно. — Чего тебя отвлекать…
Мы помолчали.
— Значит, примете меня на праздники?
— Чего уж говорить. Погуляем…
— Я,
Отец кивнул. Но вида, что его очень интересует, с кем именно, не подал. В его манере-все воспринимать невозмутимо, как подобает рассудительному мужику, каковым он себя считал. Частенько без основания,
— Вроде с невестой, — уточнил я осторожно.
— Встретим, сынок, как полагается.
— Правда, ещё не окончательно. Знаешь, моя служба…
Сегодня здесь, завтра там…
Отец приехал показаться хорошему врачу. Сильно стали сдавать глаза. Он крепился, крепился, но, видимо, дело обггояло худо. Отец успел уже, оказывается, побывать в Институте имени Гельмгольца. Но там ему сказали, что пет мест.
Я вспомнил об Агнессе Петровне. Чем черт не шутит…
Когда я изложил ей свою просьбу, она с радостью сказала:
— Вам повезло. Какое-то невероятное совпадение. Буквально пять минут назад у меня была подруга сестры жены завотделением Института Гельмгольца. Заказала вечернее платье. Нет, вы родились в рубашке. Позвоните завтра и считайте, что все устроено…
Потом отец попросил достать какие-то лекарства.
Старая история. Стояло кому-нибудь из его знакомых приобрести новый лечебный препарат, особенно если в красивой упаковке, мне тут же слали поручение — достать его во что бы то ни стало, имело это отношение к его болячкам или нет.
Я переписал себе в записную книжку названия лекарств.
Вышли вместе. Кружилась метель, подметая московские улицы. Родитель мой, как ни пытался сохранить достоинство и независимость, терялся в столице, бросал на меня виноватые взгляды. Ехать в Бабушкин, в мою квартиру, для него целая проблема. Я ему объяснял, на какой станции метро выйти, каким автобусом добираться дальше. Он кивал и не очень уверенно приговаривал:
— Не потеряюсь. Язык, чай, до Киева доведёт. Не пропаду.
Что-то шевельнулось у меня в душе. Бедный мой батя, один в большом городе, полуслепой…
Я остановил такси. И когда мы уселись рядом в его мягкое, тёплое нутро, я понял, как соскучился но своим. Что-то затеплилось в душе, и даже не надо было слов, а вот так, молча, ехать вместе по Москве.
Полтора часа! Что они могли значить в моей суматошной жизни? Зато мой славный старик увезёт в Скопин приятное впечатление от посещения сына. И долго будет вспоминать, как я возил его по всей Москве на такси.
К дому Палий я подъехал в ранние зимние сумерки.
Послевоенное солидное строение с широкими лестничными площадками, массивными дверями. Открыла мне сама Ирина Давыдовна. И я сразу
Палий предложила расположиться в большой комнате.
С мебелью, от которой веяло фундаментальностью и солидностью начала века. На письменном столе, по размерам не уступающему бильярдному, стоял портрет в рамке. Очень энергичное лицо, с живыми глазами, мохнатыми бровями.
Ещё от участкового инспектора я узнал, что квартира эта принадлежала раньше крупному врачу, профессору.
Ирина Давыдовна вышла за него замуж лет семь назад и полтора года как овдовела. Профессор был значительно старше неё.
Уж не его ли фотография? Скорее всего.
— Чем обязана? — спросила Ирина Давыдовна, закуривая сигарету в длинном инкрустированном мундштуке.
Прямо турецкий чубук… — Никогда не думала, что моя мирная персона может интересовать прокуратуру.
У Палий был приятный голос. Несколько хрипловатый.
Наверное, от курения. Курила она беспрерывно. Одну сигарету за одной…
— Вам известен человек по имени Валерии Залесскии?
У хозяйки квартиры на миг промелькнуло на лице растерянное, виноватое выражение. Словно её застали врасплох за нечестным занятием. Но только на секунду.
— Да, знаком, — протянула Палий и скрылась в клубе дыма.
— Где вы с ним познакомились?
— В Одессе. На пляже. В прошлом году.
— Кто вас познакомил?
— Скорее что… Тёмные очки. Я нечаянно наступила на своп тёмные очки, муж из Италии привёз, — она кивнула на портрет. — Вещь не очень дорогая, но такие фильтры не найдёшь. Потом, память… — она снова бросила взгляд на фотографию профессора. — Валерий взялся быстро починить… Обыкновенное человеческой знакомство…
За дверью послышались шаркающие старческие шаги.
Замерли. Ирина Давыдовна резко встала:
— Простите, одну минуточку. — Она вышла из комнаты скорым шагом, плотно прикрыв за собой дверь. Но и через них был слышен раздражённый шёпот Палий.
Вернулась она быстро. Снова схватилась за мундштук.
— До чего же любопытны бывают старые люди… — покачала она головой.
Мне сообщали, что с Ириной Давыдовной проживала свекровь. Старушка пережила сына…
— Ирина Давыдовна, когда Валерий приехал к вам?
— Почему ко мне? — она посмотрела мне прямо в глаза.
— Он жил в этой квартире…
— У меня ещё три комнаты. — Она пожала плечами. — Человеку негде было остановиться.
Я представил себе ситуацию: мать умершего учёного, врача, сравнительно молодая вдова и се ещё более молодой ухажёр. И все это происходит в квартире профессора. Да, смелая женщина эта Ирина Давыдовна.
Мне не хотелось лезть в этот клубок страстей — а страсти, наверное, были немалые, — но все-таки пришлось. Ничего не поделаешь.
— Вы не скажете, на какие деньги жил Валерий? Он ведь не работал…