Следственный эксперимент
Шрифт:
УБИЙЦА
Мы приходим в костел, без пяти минут одиннадцать. Участники уже собрались и беседуют между собой о посторонних предметах, как и надлежит актерам перед началом спектакля. Отсутствующих нет, все в хорошей форме и преисполнены любопытства.
— Мы собрали вас сюда, — говорю я, — чтобы воскресить некоторые события печального четверга. К сожалению, среди нас нет Жолтака, он, как известно, предан земле. Спит вечным сном и гражданин, обнаруженный ксендзом в исповедальне. В его роли будет выступать мой товарищ лейтенант Локтев.
Перенесемся, граждане свидетели,
— Какие-то мелочи, — говорит Буйницкий, — менял свечи, смотрел, как Петров работает…
— Значит, вы расхаживали по костелу, приглядывали за художником, трогали подсвечники. Очень хорошо. Пан органист, если вас не затруднит, проиграйте какую-нибудь пьеску, негромко, если можно. Ну вот, примерно так было в четверг в начале двенадцатого. Вдруг входит незнакомый мужчина, никто его не знает — в жизни не встречал, допустим, не встречал. Богу он не молится. Что он делает? Скажем, слушает волнующие звуки органа. Что еще, пан сакристиан?
— Росписи смотрел, иконы, — говорит Буйницкий, — ну, любопытствовал…
— Пожалуйста, Саша, обходи костел. А вы, пан сакристиан, делайте вид, что меняете свечи. Кстати, некоторые, действительно, следует заменить.
Послушаем орган — у нас есть десять минут. Пан Буйницкий, не помните, сидел ли незнакомец?
— Присаживался. На передней скамье и где-то на средних сидел.
— Прошу, Саша. Представь себе, что ты кого-то ждешь, у тебя важное свидание. В глубине души ты взвинчен, нервничаешь, а приходится изображать любознательность. Присел — не сидится — и опять ходишь, туда, назад; мимо подмостей, возле пана сакристиана — так скорее летит время. Пан ксендз, будьте добры пройти на алтарь. Я подымусь на хоры. Следите за мной. Следующие указания я дам сверху.
Двадцать две ступени винтовой лестницы. Сначала виден пол, ноги пана Луцевича на педалях, затем поворот ступеней уводит взгляд на балясины, на стену, и с каждой ступенькой выше, выше, и опять виден орган, и пан Луцевич, качающийся на стуле, и его вздрагивающие руки, скрытые наполовину бортом кафедры. Как играют на органе, я никогда не видал, мне интересно, как это делает Луцевич. Стою и смотрю. Органист спрашивает глазами, долго ли еще играть. Я показываю два пальца — две минуты. Он согласно кивает и, верно-таки, закругляет пьеску как раз вовремя.
— Спасибо, пан органист, — говорю я. — Вы и вправду здорово играете. Я вовек бы не научился. Пройдем к балюстраде.
Оглядываем костел. Ксендз застыл в дверях сакристии. Петров стоит на подмостях. Белов, пользуясь случаем, изучает оклад иконы. Буйницкий стоит возле алтарного креста. Саша глазеет на плафон.
— Пан ксендз, — зову я, — итак, вы послушали орган и теперь идете к Петрову, а вы, Петров, скускаетесь на пол. Саша, тебе
Гражданин Белов, в четверг вы провели в костеле десять минут. Засекаю время.
Пусть поскучают, думаю я, пусть нервы напрягут, спешить некуда.
Белова амвон интересовал, что-то не очень он интересуется, без энтузиазма. А Саша — ничего, правильно, маячит перед глазами, глазами не ест, вполне непонятно, хорошо.
— Ну вот, гражданин Белов, — говорю я, — вы покидаете костел. Присаживайтесь рядом с ксендзом Вериго. Саша, ты должен стать у передней скамьи, смотришь сюда, на пана органиста. Пожалуйста, Луцевич, спускайтесь вниз.
— Я был за кафедрой, — объясняет органист.
— Я знаю. Это уже условно. Ксендза Вериго тоже не было в костеле, однако вот он сидит. Прошу. Пожалуйста, вперед. Так, теперь вы стоите здесь, между притвором и колонной.
— Саша! — зову я. — Иди к выходу. Под люстрой остановись. Не бойся, она не упадет. Тут тебя нагоняет Буйницкий. Прошу, гражданин Буйницкий. Станьте рядом. Все хорошо, но кого-то не хватает. Ага, Жолтака не хватает. Облик его еще жив в нашей памяти, и, я думаю, никому не составит труда вообразить следующее. Вот скрипит входная дверь, в притвор входит Жолтак, целует крест, преклоняет колено, молится и глядит на вас, Саша и гражданин Буйницкий. А вы на него. Короткие равнодушные взгляды. Теперь он возвращается на двор, его нет. Таким образом, в костеле присутствуют трое: незнакомец, гражданин Буйницкий и гражданин Луцевич. Однако органист наверху, он сидит за кафедрой, он играет. Правильно я говорю?
— Нет, — отвечает Буйницкий. — Вы забыли о другом человеке, в сапогах.
— Помню, — говорю я, — но ему еще не черед, он появится чуть позже. А вас, вас обоих, я прошу пройти к иконе богородицы. Так. Здесь, пожалуйста, задержитесь. Одиннадцать сорок. Пять минут можно о чем-либо поговорить.
— О чем? — спрашивает Локтев.
— Не имеет значения. Хоть о погоде. О видах на урожай. Все равно. Пожалуйста, Саша, Буйницкий, не надо молчать. Любой разговор. О чем угодно.
— Как настроение, пан сакристиан? — спрашивает Локтев.
— Нормальное.
— Странно, странно.
— Что в этом странного?
— Как же, конец игры, как говорится.
— Не понимаю, — говорит Буйницкий.
— Ну и плохо. Маленький, но роковой просчет. Прошедшей ночью следовало уехать. Уже далеко были бы, верст за пятьсот…
— Ерунду, простите, какую-то говорите.
— Нас и просили ерунду говорить. Так что обижаться вовсе ни к чему. Можете что-нибудь умное сказать, если хотите. Никто не мешает. И потом, не такая уже ерунда, если разобраться. Ничего себе ерунда. Высшей мерой пахнет, а вы ерунда, говорите.