Следствие не закончено

Лаптев Юрий Григорьевич

Злость и обида — плохие советчики. Вот и надумал тогда Иван Данилович отомстить своему обидчику. И время как будто подкараулил для такого дела подходящее.

Сцепился как-то Степан со своим братом Федором, — тоже бугай, двухпудовкой баловался, как бабенка тыквой, жернов с ребра на ребра переворачивал. Драка получилась знаменитая, аж все село по домам попряталось.

А Шаталова нечистый вынес Федору помочь. Думал: «Вдвоем-то уж всяко Степану накостыляем!»

Ну и накостыляли, конечно, двое одному. Только не Степану. Опомнились на грех

братья в самом разгаре драки, да того же Шаталова и отутюжили. Да как! Попал тогда свет Ванюша, как сноп в молотилку! Не своими ногами домой пришел.

А сейчас? Опять ведь Иван Данилович хочет чужими — бубенцовскими — руками рассчитаться со своим обидчиком Торопчиным. Так ведь пожалуй? Хотя… Разве что худое сказал он жене председателя?.. Только одну правду-матку выложил на стол. Матвеев Бубенцова хвалил?.. Хвалил. Да и колхозники теперь на своего председателя не жалуются. А Торопчин, сукин сын, что вытворяет, а? Спаивать Федора Васильевича приходил! Его, Шаталова, обозвал склочником, а сам каким оказался?.. Выходит — все мы, сватья, хороши, пока не доберешься до души!.. Жалко, что вчера мы с Матвеевым об этом не знали. Но, ничего, покрывать не будем. Не годится разводить кумовство!

Так-то, Иван Григорьевич, вспомянешь ты еще Шаталова, да не раз!

— Ивану Даниловичу почтение!

Погрузившийся в раздумье, Шаталов даже вздрогнул, услышав веселый окрик. Как будто Степан Александрович Самсонов застал его за каким-то неблаговидным делом.

Старый конюх вел на ветеринарный пункт слегка припадавшего на левую заднюю ногу мерина, по кличке Рыцарь. Морщинистое, отороченное с боков плотной седеющей бородой лицо Самсонова выражало довольство жизнью и окружающим. Приветливостью светились веселые и круглые, как у чижа, глазки.

— А мы идем, смотрим, — говоря «мы», Степан Александрович, очевидно, высказывался за себя и за Рыцаря, — стоит наш Иван Данилович посредь улицы и наземь глядит. Будто пятак увидал, а поднять ленится. Хо-хо!

Самсонов хохотнул, достал из объемистого, уходящего чуть не до колена кармана широченных брезентовых брюк кисет и спросил уже серьезнее:

— О политике небось размышляешь!

— Вроде того, — не очень приветливо отозвался Шаталов.

Конюх оторвал кусочек газетки и, прежде чем обкрутить обрывочек вокруг пальца, прочитал:

— «Государственный секретарь Сешеа, господин Маршалл, отвечая…» Эх, не на месте оборвалось — чего он сказал, этот самый Маршалл?.. Хотя вот читаю я, читаю выступления иностранных министров — союзников наших уважаемых, а от слов ихних только туман у меня в мозгах образуется. Тут, правда, Иван Григорьевич, суть некоторую мне объяснил. Вот у кого голова светлая! А?

— На пункт ведешь? — уклоняясь от неинтересующего разговора, спросил Шаталов, кивнув головой на мерина.

— Рыцаря-то? — Самсонов через плечо презрительно покосился на лошадь. — Я бы эту животину на живодерку свел! Симулянт, сукин кот, нет ему другого названия. Ты думаешь, и вправду у него нога болит?

— Чего ж он хромает?

—

Хромает!.. И я так-то захромать могу, коли работать не захочется. Меня, милок, не обманешь! Вот ты обрати на этого паразита внимание. — Самсонов, не поворачиваясь, указал большим пальцем через плечо. — Ведь в теле конь, и не сказать, что старый! Ну, борону или там дрожки потянет, а попробуй запряги его в плуг или навьючь воз как полагается?.. Нипочем не пойдет! Сгорбится весь, как старая баба, а то кашлять начнет или захромает, вот как сегодня. Ну, не симулянт?

Рыцарь, как бы почувствовав нелестные слова старого конюха, направленные по его адресу, подшлепнул отвислой нижней губой и чувствительно прихватил Самсонова зубами за плечо.

— Ах ты, сатана вражья! — заорал старик, замахиваясь на «симулянта» концом недоуздка. Но мерин, не дожидаясь расплаты, резко шарахнулся в сторону, по-видимому забыв даже про больную ногу. — Тпрр… Стой!.. Тпрр…

Шаталов хмуро поглядел вслед Самсонову, увлекаемому лошадью, и поспешно зашагал к дому. Но хорошее настроение, в котором Иван Данилович пребывал все утро, вскоре испортилось окончательно. Дома его ждала крупная неприятность.

— Клавдия-то наша, Данилыч, чего придумала, а? — встретила Шаталова жена.

Иван Данилович взглянул на пухловатое, от расстройства казавшееся помятым лицо Прасковьи Ивановны, потом перевел взгляд на Клавдию, сидевшую на стуле под фотографиями. Его удивил и обеспокоил вид дочери — сразу побледневшее и осунувшееся лицо, суровая неподвижность во всей фигуре и напряжение в руках, крепко сцепившихся одна с другой пальцами. Спросил ласково:

— Ты что, Клаша?

Детей своих Иван Данилович очень любил: и дочь Клавдию, и сына Николая. И даже еще к двум подросткам, прижитым «на стороне», благоволил и оказывал им помощь. Хоть и под другой крышей живут, а все-таки своя кровь — шаталовская.

Клавдия на вопрос не ответила и даже глаз на отца не подняла.

— Чего же ты молчишь? — курицей-наседкой налетела на дочь Прасковья Ивановна. — Говори, говори, загоняй в домовину отца с матерью!

Но Клавдия молчала. Только еще больше побелела от волнения, еще туже сцепила пальцы рук. С сочувствием поглядывал на сестру сидевший около двери и ладивший хомут Николай.

Хоть и не знал еще Иван Данилович Шаталов, какой подарочек уготовила ему судьба, но почувствовал недоброе. Даже по толстым, коротким ногам прошла дрожь. Отошел к столу и сел. Задышал так, как будто бы поднимался на гору.

Прасковья Ивановна опять подкатилась к нему, однако не очень близко.

— К тетке Наталье ты, Иван Данилович, вчерась Клавдию отпустил, а была она там или нет?.. Спроси-ка ее, девку непутевую, где это она хороводилась?.. Говори отцу, да всю правду говори, полуношница!

Голос у Прасковьи Ивановны сорвался на визг, что даже «самому» не понравилось.

— Да тише ты, — строго остановил Шаталов жену и еще строже спросил дочь: — Уж не к Торопчину ли бегала, Клавдия?