Следствие не закончено
Шрифт:
К Ивану Григорьевичу подошел секретарь парторганизации колхоза «Светлый путь» Ефремов. Павел Савельевич сдержал свое слово, данное Торопчину. Как только окончились весенний сев и подъем паров, семь плотников из «Светлого пути», во главе с самим Ефремовым, пришли в правление колхоза «Заря». Пришли со своими инструментами и пшеном в домотканых заплечных мешках. Неторопливые, осмотрительные, мозговитые плотники русского села, способные из четырех дерев баню срубить. Да еще на конек топором петуха вытесать из чурбана. Недаром таких мастеров зовут
Долг платежом красен.
Не обманули и Бубенцова железнодорожники. Вовремя доставили лес.
Поддержала и область — из Тамбова прибыли в помощь прорабу два студента-практиканта.
И строительство гидростанции, начатое еще до войны, — предприятие, веру в которое потеряли было и сами зачинатели, — ожило.
В некоторых домах женщины сняли газетки, которыми были обернуты от пыли и мух патроны и лампочки. А Иван Данилович Шаталов подарил сельскому клубу лампу-молнию и двухведерный бидон керосину, сопроводив подарок любимым своим изречением: «Наше не пропадет!»
— Беспокоит меня, Иван Григорьевич, одна вещь, — озабоченно сказал Торопчину Ефремов. — Обязательство-то мы дали, а, пожалуй, до сенокоса не управимся.
— Да-а… Боюсь, что задержат земляные работы. Сейчас на прополке народ будет занят. — Торопчин присел рядом с Афоней на бревнышко.
— А хотелось бы! — Ефремов сдвинул на затылок сплющенную и засаленную фуражку. Отер рукавом пот с кирпичного, изборожденного глубокими прорезами морщин лба. Улыбнулся. — Поверишь, Иван Григорьевич, избу себе в прошлом году я рубил, а такого старания не было. А тут — чужим людям… — Ефремов спохватился и закруглил: — Ба-альшое дело!
— Чужим? — Торопчин не пропустил нехорошего слова.
— Ну, не себе, что ли. Правда, я вашему председателю удочку закинул. Останется ведь у вас ток, киловатт до двенадцати. Так, чтобы нам для больницы и школы хотя бы… — Ефремов искоса взглянул на Торопчина. — Проводку-то, конечно, мы сами осилим.
— Ну, а Бубенцов что? — спросил Торопчин.
Ефремов ответил не сразу. Помрачнел.
— Может, и хорош Федор Васильевич для вас, а и то навряд ли. Уж больно прижимист. Таких самых, пожалуй, мы в тридцать первом раскулачивали.
— Брось, Павел Савельевич. Ерунду городишь! — строго возразил Торопчин. Но расстроился.
— Знаю, что вы друг за друга горой…
— Брось, говорю! — уже зло оборвал Ефремова Иван Григорьевич. И, чтобы сгладить резкость, добавил: — Давай лучше закурим.
— Савельич! — гулко, как из бочки, раздался голос из турбинной камеры.
— Сейчас. Вторую пока подводи! — подавая Торопчину кисет, откликнулся Ефремов и заговорил торопливо: — «Ток, говорит, я вам дам». Это Бубенцов-то. «Только сперва подчистую с «Зарей» рассчитайтесь». И еще, значит, должны мы на земляные работы сорок человек сюда прислать на восемь дён. «Пока мои, говорит, на прополке будут». Мало того, осенью чтобы наши плотники пришли скотные дворы вам править. Это как?
Торопчин ничего не ответил. Он не смотрел на Ефремова.
— С кого сорвать хочет? Ведь только-только на ноги наше хозяйство поднимается.
— Савельич! — вновь прогудела турбинная.
— Иду!.. Хоть бы ты подействовал на него, Иван Григорьевич. Неужто же наши колхозники вашим — чужие люди?
Ефремов поспешно пошел, даже не дождавшись ответа Торопчина. На ходу вытащил из-за ремня топор, попробовал рукой острие.
— Хороший человек Павел Савельев, — опять как бы сам себе сказал Луковцев. — О чужом радеет, как о своем. А вот председатель наш в деда, видно, задался. Дедок его настоящим коршуном был. У соседа, бывалыча, полена не возьмет, но и своего не упустит!
— В те времена жизнь другая была, Афанасий Иванович, — рассеянно присматриваясь к тому, как ловко тонкие и сухие пальцы Луковцева вяжут друг с другом ивовые прутики, сказал Торопчин. — Тогда каждый, волей-неволей, беспокоился только о своей судьбе, а сейчас у нас колхозы.
Луковцев приостановил работу и поднял голову. На Торопчина глянули по-ребячьи простодушные, и вместе с тем по-стариковски пытливые глаза.
— Вот и Федор Васильевич так мне объяснял. Долго как-то мы с ним беседовали. О социализме.
— О социализме? — Торопчин искренно удивился.
— О нем самом, — подтвердил Афоня, — Хорошо он мне растолковал, да только… непонятливый я, видно.
— Ну-ка, ну-ка, — Торопчина живо заинтересовали слова старика. Много раз пытался он завязать настоящий разговор с Бубенцовым, выяснить наконец, где же самый корень ошибочного поведения Федора Васильевича, но ничего не получалось. А чувствовал Иван Григорьевич, даже уверен был, что не просто самодурство или тупое упрямство руководит некоторыми действиями председателя. И слова его «разве для себя я стараюсь» были не простой фразой.
— Так что же, Афанасий Иванович, сказал тебе Федор Васильевич?
— Да то же, что и ты, Иван Григорьевич. Раньше, говорит, единоличники были, а теперь колхоз.
— Колхоз колхозу рознь.
— Вот, вот. И председатель так говорит, — живо отозвался Афоня.
— Так чего же ты не понимаешь? — сам несколько сбитый с толку словами Луковцева, спросил Торопчин. Получалось, что оба они с Бубенцовым в одну дудку дуют.
— При чем он тут, социализм-то? — неожиданно осердившись, спросил Луковцев.
— Вот тебе и раз! — вырвалось у Торопчина. От изумления он даже высыпал мимо «козьей ножки» щепотку табаку. «А может быть, и вправду дурачок Афоня?» — невольно мелькнула мысль.
— Жил, например, раньше крестьянин, — старик концом прутика нарисовал на земле маленький кружочек и точку в середине кружка поставил. — А рядом второй. А тут третий… — Еще несколько кружочков вывел на земле прутик. — И каждый обрабатывал свой надел. Один, конечно, жил богаче, другой в бедности, неровно, словом, жили люди. Так?