Следствие не закончено
Шрифт:
А на другое утро механику насосной станции Скворцову был объявлен выговор за то, что он оставил все службы совхоза без воды.
Есть после этого совесть в человеке?
Домой Петр Андреевич заявился только на следующий день к вечеру. Пришел, видно, издалека, будто и не пьяный, но не в себе. Всю ночь моросил грибной дождь, на улице грязища непролазная, а домовитый хозяин, даже не обшаркав в сенцах о дорожку сапог, прямым ходом направился в горницу.
Вошел, постоял минуту у двери, переводя колюче-настороженный взгляд с отекшего от расстройства лица жены на не по-девичьи
Еще постоял Петр Андреевич, будто вспоминая что-то, затем шлепнул на стол кепку, сердито смахнул со стула ни в чем не повинного кота и сел.
Долго разглаживал ладонью скатерку.
Потом спросил, ни на кого не глядя:
— Чего надумали?
Анна Васильевна испуганно привстала с кушетки, где сидела рядом с дочерью, хотела что-то сказать, но только горестно всхлипнула.
— Мать!.. Сколько можно, — сердито сказала Ариша.
Еще все помолчали.
— Мы-то надумали, не знаю только, как вы, Петр Андреевич, взглянете, — решительно заговорил наконец Николай. — Никакой свадьбы не будет!
— Понятно… Значит, и вы, Николай Семенович?..
Хотя Скворцов не договорил, все поняли, что он хотел сказать.
— Свадьбы не будет! — вновь, еще тверже повторил Николай. — Поскольку у вас, Петр Андреевич, сейчас только одна забота. Да и наше положение…
— Вот и главное! — плачущим голосом поддакнула Анна Васильевна.
— А чтобы лишних разговоров по совхозу не было, мы с вашей дочерью порешили так: завтра же с утречка катнем в район, и… как было намечено.
— Чего намечено? — Петр Андреевич откачнулся от стола и впервые взглянул в лицо парня, еще по-юношески округленное, со строптиво вздернутым носом и закручивающимся чубиком, придававшим даже в самые ответственные минуты жизни облику Николашки Лобастикова какой-то несерьезный, забияческий вид. Вот и сейчас темные, часто помаргивающие от волнения глаза смотрят из-под насупленных бровей решительно, и правая, прижатая к широкой груди рука стиснута в кулак — ясно, что такой самостоятельный человек не будет языком трепать понапрасну! — а вихор топорщится совсем по-петушиному.
— Не знаю, как другие, я своему слову полный хозяин! Раз договорились мы с Ириной на девятнадцатое число оформиться — точка! Если, конечно, вы с Анной Васильевной не… передумали.
«Не передумали?!»
Николай даже не подозревал, какую долю тяжести сняли с плеч Петра Андреевича эти его слова. Значит, не все люди от него отвернулись. Уж если такой непримиримый комсомолец, как Лобастиков, по-прежнему хочет с ним породниться…
Однако на словах Скворцов этих облегчающих мыслей не выразил. И даже уклончиво ответил Николаю:
— Ладно. Идите пока… А ты, мать, и про корову, видать, забыла.
— И то, и то… — Анна Васильевна суетливо отерла концом фартука заплаканное лицо, без надобности выглянула в окно и, прихватив мимоходом лежавшую на чистой скатерке кепку мужа, устремилась к двери.
Когда Петр Андреевич остался в горнице один, он, грузно опершись о край
Снова вернулся к столу.
Долго, очень долго рассматривал Скворцов сначала свою фотографию — снят был еще в форме старшины, — потом аккуратную колонку одинаковых цифр: за семь месяцев уплачены взносы по рублю пятьдесят шесть копеек. Подошла пора платить и за август, да вот…
«Пожалуй, не придется…»
Петр Андреевич закрыл заветную книжечку, снова неумело завернул ее в платок и, положив на край стола, крепко прижал к столешнице обеими руками. «Попробуй вырви!»
Потом опустил на руки разлохматившуюся голову…
Может быть, только один человек из всех коммунистов, присутствовавших на бюро райкома, догадывался, что происходит в душе Петра Андреевича. И именно потому, что широколобое, с колючими от небритости, круто очерченными скулами лицо Скворцова казалось еще более отяжелевшим и ничего не выражало, кроме неприязни, учителю Костричкину стало ясно, что человеку, которого он издавна считал своим другом, стоит огромных усилий скрыть свое состояние.
Да и те факты, о которых подробно доложил членам бюро Федор Федорович Коростин: на собрании Скворцов, по существу, не признал своей вины и тут же, на глазах у всех, покупал водку, а на другой день оставил совхоз без воды, — даже эти факты, безусловно усугублявшие вину Петра Андреевича, учитель хотя и осудил, но истолковал по-своему.
После Коростина, закончившего свое выступление такими словами: «Вот почему, товарищи, я считаю, что мы просто-напросто не имеем морального права отменять суровое, но вполне обоснованное решение первичной партийной организации!» — никому из членов бюро не захотелось взять слова. Да и что скажешь? «Заклеймить недостойный поступок»? И так уж заклеймили предостаточно. А взять нарушителя под защиту — для этого действительно нет никаких оснований.
И даже отзывчивый человек, директор совхоза Павел Степанович Раскатов, вызванный на бюро, хотя и сомневался «подспудно» в необходимости такой самой жестокой для коммуниста кары, счел за благо промолчать: «Времена наступают строгие, еще пришьют либерализм…»
И только председатель райсовета Антон Петрович Шарабанников — мужчина грузный и неподатливый, из тех, что любят резать в глаза правду-матку, — сказал твердо, словно обухом отстукал:
— Все ясно, и незачем попусту языком трепать. Пусть каждый знает: умел напаскудить, будь любезен и отвечать полной мерой! Вот так. Предлагаю заслушать Скворцова и… Мать честная, уже пятый час заседаем!..
— Нет, подождите, Антон Петрович, — запинаясь от волнения, сказал учитель Костричкин. — Уж если мы больше двух часов так горячо обсуждали деятельность ремонтных мастерских, то… Я понимаю, что все устали и накурено здесь невозможно, но, поскольку речь зашла о судьбе нашего товарища, торопиться неуместно.