Следствие не закончено
Шрифт:
— Пожалуйста, полюбуйтесь, — Коротких протянул Недремову лежавший перед ним лист бумаги. — Не сводочка, а песня: сама садик я садила, сама буду убирать!
— Значит, все… сама? — Данила Данилович, как бы прицеливаясь, сощурил один глаз.
— Плохо ли. А кроме того… В этом году нашему брату рекомендовано воздержаться от… — Коротких выразительно прижал большой палец к столешнице. — By компрене? — как говорят французы.
Недремов отозвался не сразу. Медленно поднялся с кресла, тщательно расправил поля шляпы, потом сказал:
— Мы-то компрене! Хотя
— Правильно. Я ведь тоже… газетки-то читаю.
Коротких поднялся из-за стола и взглянул в лицо Недремова с каким-то, как показалось Даниле Даниловичу, неподходяще веселым сочувствием.
— А вообще, если есть желание проветриться, поедем…
— Куда?
— В «Клару Цеткин». Там у Василия Трофимовича сегодня намечается торжество. За два с половиной месяца шабашники из Закарпатья ему клуб воздвигли: триста двадцать метров полезной площади, а вся строительная бригада шесть человек! Вот над чем нашему «Сельхозстрою» стоит задуматься. Ну, как — махнем?
— Спасибочки.
— Никак обиделся?
— Было бы на что.
И действительно: какая тут может быть обида?
Денек расчудесный, на улице Дружбы народов прямо сутолока: пионеры куда-то маршируют с лопатами под барабан, у школы девчата-маляры озорные частушки горланят, нарядный «опер» солидно тарахтит по обочине на мотоцикле с коляской…
А уж машин, машин…
Сплошным сыпучим потоком стекается на элеватор зерно. Из годов нынче выдался урожай, да и погодка подгоняет хлеборобов: сколько оно еще простоит — ведро?
Но Данила Данилович даже не замечает праздничной суматошливости. Он идет по хоженой-перехоженой им за сорок лет и лишь недавно заасфальтированной дорожке, где на его глазах, словно соревнуясь с тополями, вымахали ввысь трех- и четырехэтажные дома, идет, как всегда, твердо и размеренно отстукивая шаги, но…
Нет сегодня в человеке той сановитости.
И ничто его не радует.
Даже наоборот.
— А кто, интересно, убирать за вами будет? — тыча палкой в заляпанную раствором панель перед школой, раздраженно вопрошает Недремов одну из девчат — штукатурщицу, оказавшуюся на его пути с пустым ведром.
Девушка некоторое время озадаченно таращит на Данилу Даниловича наивно-плутоватые глаза, потом поворачивается к школе и кричит:
— Эй, бригадир!
— Чего тебе? — отзывается работница постарше.
— Кинь тряпку, а то тут серьезный дядечка баретки запачкать боится.
Ох как захотелось Даниле Даниловичу ухватить девчонку за выбившийся из-под выцветшего берета пушистый вихор и — «вот тебе! вот тебе!» — но…
Сами, сами виноваты: разбаловали на свою голову…
Дальше идет товарищ Недремов, убыстряя шаги. И даже по сторонам не смотрит, так все опротивело.
И вдруг…
— Данила Данилыч!.. Данила Данилыч!..
Догнавшая Недремова исполкомовская секретарша Нюрка Торчкова чуть ли не с восторгом
— Ух, все-таки споймала вас, сла-те боже. Прямо из головы вылетело: ведь еще вчера вечером наказывал мне… ну, который из обкома прибыл. Интересная такая фамилия…
— Лушпендин?
— Он! Он самый! Не согласится ли, просил узнать, товарищ Недремов возглавить…
— Чего возглавить?
— Вот же память, прямо старушечья! — Нюрка озабоченно заморгала подведенными ресничками. — Какую-то, помнится, комиссию: чи по проверке исполнения, чи…
— Чи, чи!.. А где он сейчас — товарищ Лушпендин?
— В кабинете Васильевича они заседают.
Даже удивительно, как приятное известие может не только повлиять на настроение, но и внешность человека изменить.
Буквально за какую-то минуту на глазах у Нюрки просто лет на десять помолодел Данила Данилович: и ростом как будто стал повыше, и плечи расправились, и ликом посветлел.
Однако на словах выказал не то чтобы недовольство, а… претензию, что ли…
— Так я и знал! Неужели же, товарищ Торчкова, у вас во всем исполкоме не нашлось человека, чтобы… возглавить?
— Человеки-то есть, только… ить не каждому можно доверить.
— Ясно!
А что — ясно?
Впрочем, разве могут такие, как Нюрка или обидевшая Данилу Даниловича штукатурщица, понять, что значит для человека, посвятившего десятки лет своей жизни общественно полезной деятельности, вдруг ощутить себя, что называется, «не у дел».
Конечно, каждого пенсионера радуют слова — «старикам везде у нас почет», но ведь старик старику — рознь, и жить на одном почете иному старичку скучновато!
Эх-хе-хе…
ИВАН ДЕРЮГИН НЕ ОБМАНЕТ!
До последнего момента все шло нормально. Бомбардировщик лег на боевой курс, в шлемофонах прозвучал голос штурмана Сальникова: «Так держать!» И сразу голос командира корабля майора Буштуева: «Стрелкам усилить наблюдение за воздухом!»
Затем потянулись — именно потянулись! — томительные секунды, когда память с фотографической точностью запечатлевала все, что видел глаз. Внизу, на темной земле, — крохотные строения крупного железнодорожного узла с паутинкой путей и прилежащие к вокзалу кварталы домов, выхваченные из темноты светом «сабов» [1] , которые мастерски развесил над целью головной бомбардировщик. В окрестностях узла то тут, то там вспыхивали фары прожекторов и — словно огненные брызги — мигали выстрелы зениток. А в воздухе многочисленные, беспорядочные разрывы снарядов, посылаемых зенитчиками почти наугад: попробуй разгляди в ночном небе, где он гудит, четырехмоторный бомбардировщик, и на какой высоте проходит над городом.
1
Саб — светящаяся авиабомба.